На полях Гражданской…
Шрифт:
Сама не ожидала, что во мне проявится такая твердость.
О существовании большевиков мы как-то забыли. Поверив в силу добровольцев, думали, что красные ушли навсегда, но, видимо, ошибались.
Я попросила родителей не прятать далеко подвенечное платье, не спешить раздавать продукты, приготовленые на свадьбу, не снимать навес и не разбирать лавки для гостей. Мне казалось я уезжаю ненадолго.
В саквояж кое-как затолкали мои вещи – собрали бы два чемодана, три, если бы я не воспротивилась.
Тепло одели: вечером уже было прохладно. Заручились у адъютанта заверениями
Две лошади с всадниками выехали из Медвежьего.
Я испытывала угрызения совести потому, что оставила родителей, но мною руководило другое: иного пути, кроме как к Новикову, у меня не было. Можно было осуждать меня за поспешность, непродуманность, взрослая бы женщина такого не совершила, но я была молода и влюблена!
Долго скакали по разноцветным, словно склеенным из лоскутов, полям, пока в лучах заката не показалась дорога «Воронеж – Землянск». Я увидела поток скрипучих повозок, перегруженных пролеток, отдельных всадников и пешеходов. Все двигалось в сторону Землянска. Мелькали мундиры чиновников, служащих банков, костюмы дворян, сюртуки купцов. Шли и ехали пожилые и молодые, женщины и дети. Видно было, что люди уходят целыми семьями, тронулись в путь все те, кому оставаться в Воронеже было не просто рискованно, а смертельно опасно.
Многие уходили. Офицеры увозили свои семьи. Я видела, как люди бежали, хватались за телеги, как старший офицер приказал солдатам слезть с телег, и в них усадили женщин и детей.
Все катилось на запад.
Высматривала брата Сергея, но Уманец сказал:
– Смоленцы прикрывают отход.
– А где Новиков?
– Со смоленцами.
– Так куда мы скачем?
– Разговорчики, барышня! – неожиданно приструнил Уманец. – Раз уж решились ехать, то слушайтесь. Мы едем туда, где встретите Новикова.
Обгоняя темные очертания пеших, повозок, мы добрались до Землянска. Уже стояла глубокая ночь, и не было видно ни неба, ни отблесков на низких тучах, все сковала густая темнота.
Кое-как нашли военкомат, окна которого горели слабым светом. Вокруг, несмотря на поздний час, носились люди. Я еле достучалась до портнихи в пристройке военкомата и попросилась переночевать.
Портниха оказалась на редкость молчаливой. Из ее уст не вылетело ни одного слова, какими неделю назад она расхваливала меня и мой брак с Новиковым. Но я была очень усталой и не придала этому никакого значения. Легла и провалилась в тяжелый сон.
Утро проснулось в молочном тумане. Вставать не хотелось. Но я заставила себя быстро одеться.
Около военкомата толпились люди.
– Набирают пополнение, – сказал мне Уманец.
Ко мне подбежала женщина:
– Ольга! Не узнаете? Я Мария Новоскольцева.
– Ах, да, Мария. Я вас узнала.
– Вы тоже бежите? Понятно… Ваш муж…
– Что вы хотите этим сказать?
– Моего мобилизуют…
– Куда?
– В Смоленский полк.
С ней поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, где в просторной комнате с огромным шкафом и портретом последнего российского императора на стене, а картинами Керенского и какого-то матроса в углу, за узким столом военные
– Вот он забирает моего мужа! – Мария показала на Веселаго, перед которым стоял грузный офицер.
– Госпожа Алмазова! – вскочил Веселаго. – Да объясните этой даме, что если мы не заберем ее мужа, его заберут большевики. Лучше пусть идет к нам в Смоленский полк…
Я не стала вмешиваться в чужие дела:
– Где Новиков?
– Он с полком пошел на Латную – Нижнедевицк – Касторное. Это станции по дороге на Курск.
– А вы?
– Укомплектовываю взвод.
– А мне Уманец сказал, что Новиков здесь…
– Уманец, Уманец! Обстановка меняется каждый час. Полк перебросили. Буденновцы жмут…
Я услышала слово «буденновцы». Именно они ордой появились из степей и хлынули на Воронеж. Их сдерживал кубанский корпус Шкуро, а в пехотной группе отбивался 25-й Смоленский полк полковника Новикова. В полку насчитывалось четыреста добровольцев. Покидая город, смоленцы пели:
– Смело мы в бой пойдем за Русь святую!Теперь они уже изрядно удалились от Воронежа.
Я настояла, чтобы Уманец отвез меня к Новикову.
Мы поскакали в сторону железной дороги, надеясь там застать Смоленский полк. С серого неба сыпал холодный мелкий дождь. На полях каркали вороны. Телеграфные столбы безучастно уходили в тусклую даль. Как мы ни погоняли лошадей, они, мокрые и грязные, вскоре перешли на шаг.
Подъезжая к станции Курбатово – это между станциями Латная и Нижнедевицк, я обратила внимание на переполненный беженцами поезд. Вагоны ломились от людей. Из окон выглядывали пожилые мужчины и женщины, молодые дамы, девочки и мальчики, лица которых были полны надежды. Паровоз натужно пыхтел на путях, готовый вот-вот сорваться в бег. Но его не выпускали, пока грохоча и выкидывая черный дым, не пронесся встречный бронепоезд.
Увидев пушки на платформах, бронированную башню на заднем вагоне, командира поезда в английской шинели, почерневшей от машинного масла, я воскликнула:
– Раздадутся залпы орудий, и буденновцы разбегутся по кустам!
– Если бы, – услышала от Уманца.
– А как же! Ведь скоро кому-то придется туго!
– Я вижу вы неисправимая оптимистка.
– А вы?
– В молодости тоже верил в чудеса…
Мне было трудно понять адъютанта Новикова: он что, за красных? Но в его преданности Вячеславу Митрофановичу я не сомневалась.
После прохода поездов мы пересекли одноколейную железную дорогу и снова окунулись в безбрежную степь.
Когда проехали верст пять, с бугра в низине открылось село. Я обомлела. Вниз на версту сползал наклон и затяжным подъемом на версту лез на холм. Он был забит конниками, обозами, табунами лошадей и стадами скота. Вся эта масса медленно двигалась. После дороги на Землянск, поезда с беженцами в Курбатово я ощутила всю глубину постигшего нас бедствия. Можно было подумать, что происходит переселение народов. И над всем этим кишащим потоком сгущалась темная туча, готовая вот-вот разразиться ливнем.