На пороге Будущего

Петрова Анастасия Владимировна

Итак, не дитя и не предтеча богов, и не герой, ибо герои смертны, а олуди живут долго и часто неподвластны возрастным изменениям. Шедизцы называли его также «сын земли». Земля и небо были их властителями в таком виде, в каком представали взору, а отнюдь не в человеческом образе и не в символах. Люди Матагальпы поклонялись земле как она есть, с горами, озерами и лесами, дарующей пищу при жизни и принимающей их прах после смерти. Олуди — олицетворение сил земли, он — все лучшее, что она предлагает людям, как сын ее он имеет право карать и миловать, и все, что он делает, — благо. Кроме того, уже одним своим существованием он сближает землю с небом, становится проводником, благодаря которому людей достигает благословение стихий.

Разобравшись в этом, Алекос решил не мудрствовать и считать себя богом, тем более, что ему всегда этого хотелось.

Имелось, правда, одно несоответствие. При появлении его в этом мире божественные способности, обретением которых он некогда так гордился, оказались утрачены. С тех пор прошло уже шесть лет, а они все не возвращались. Видно, это наказание тех, кто забросил его сюда. Но Алекос нимало не жалел о том. Наложенная ими кара позволила ему впервые понять, сколь крепок в нем дух человеческий. Оказалось, достаточно одного жизненного опыта — опыта трехсот с лишним лет! — чтобы покорить мир. Несмотря на то, что он больше не мог читать в сердцах людей и отдавать им мысленные приказания, он продолжал видеть их насквозь. Человеческая психология одинакова везде; помня свои прежние знания, открытия и ошибки, он умело управлял своими новыми подданными. Прошло больше ста лет с тех пор, как он последний раз брал в руки оружие, и все же ни один воин Матагальпы не был сильнее и быстрее его. Думая об этом, Алекос каждый раз с удовольствием вспоминал первую схватку с аборигенами — вооруженными до зубов охотниками, что, позарившись на пояс, напали на него безоружного, едва очнувшегося, замерзающего в зимней степи. Через десять минут после того, как они приблизились, у него было пять мечей и три копья, и двое оставшихся в живых степняков лежали лицами в снегу у его ног, готовые смиренно принять смерть. Их оружие никуда не годилось — низкосортный мягкий металл. Через год он дал им другое, и тогда к нему со всех сторон пошли воины, прося принять их под свою руку. Беловолосые, как он сам, дикие степняки не знали богов-олуди, они поклонялись океану, тучам и лунам и проводили жизнь в непрекращающихся войнах с соседними племенами, будто изо всех сил стараясь истребить сами себя. Позже Алекос говорил о них своим друзьям-шедизцам: «Это отчаянные воины. Их вера удачно велит им искать ранней смерти, и потому они будут нам верными товарищами на пути в северные страны».

Сейчас в ставке подле него не было ни одного степняка, однако он время от времени отправлялся туда, где они сражались, чтобы поддержать их боевой дух. Они преклонялись перед ним так же истово, как перед волнами морскими, несущими жизнь и смерть, каждое его слово было для них законом. Впрочем, то же касалось и шедизцев. Даже умный и подозрительный Нурмали, один из благороднейших сынов страны, признал свое ничтожество перед олуди и беспрекословно исполнял приказания. Алекос меж тем ценил его именно за ум и инициативность и не раз давал ему это понять.

Пригнувшись, Нурмали вошел в шатер, сел на деревянную лавку к столу. Алекос поднял на него глаза, продолжая говорить сидящему рядом Кафуру:

— …закончится, как только мы возьмем Камалонд. Но смотри, Кафур, приказы приказами, а следить за сохранностью складов твоя работа. В Камалонде провизии хватит всем, а если не хватит — с тебя спрошу.

— Когда мы возьмем Камалонд? — вместо ответа спросил главный интендант.

— Когда мы возьмем Камалонд, Нурмали? — переспросил царь у своего полководца.

Тот положил на стол костлявые руки, со скрытой усмешкой взглянул на Кафура. Кафур Рам, из семьи галафрийцев, поселившихся в Шедизе в конце прошлого века, был так же умен, образован и честолюбив, как сам Нурмали, и так же смел, но по какой-то прихоти судьбы ему всегда доставались при армии должности, как говорят солдаты, поближе к котлу. В этой кампании царь Алекос назначил его ответственным

за обеспечение войска провизией, фуражом, оружием, одеждой и прочим. Назначение это ограничило Кафуру возможность присутствовать рядом с царем, к чему он так стремился. Однако Алекос, как всегда, рассудил верно: не было в его огромной армии человека, более серьезно относящегося ко всему, что поддерживает в воинах физическую силу и боевой дух. И сегодня, на военном совете, место Кафура было рядом с остальными начальниками.

— Они прибыли, государь, — сказал Нурмали. — Желаешь посмотреть?

Алекос тут же поднялся. За ним вышли из шатра его полководцы, адъютанты и оруженосцы. На холмы только что опустилась неласковая осенняя ночь. Небо очистилось, и запад еще зеленел, а из ложбин поднимался туман, так что местность перед их глазами превратилась в черные полосы холмистых гряд, разделенные белыми реками тумана в низинах. Алекос повернул голову налево, где на фоне светлеющего последние минуты неба усталые лошади втаскивали на холм огромные закрытые кожаными чехлами орудия. Офицер последний раз прикрикнул на солдат, управляющих лошадьми, и опустился на колено, приветствуя повелителя.

— Снимите чехол, — велел тот.

Солдаты тут же принялись стаскивать чехол с пушки, и вот она предстала перед царем и его свитой во всей красе: ее литой, длинный и широкий — руками не обхватить — ствол оказался повернут на север, по направлению к Рос-Теоре. Рядом с нею покоились на специально сконструированных металлических повозках еще две пушки, а внизу слышалось движение и ругань — там тащили еще и еще. Алекос похлопал орудие по темному боку. С улыбкой он оглянулся, отыскивая в толпе Гарли.

— Заряды готовы?

— Так точно, мой господин, — ответствовал силач Гарли, командующий полками западных шедизцев и ответственный за артиллерию.

Они подошли к царю все трое: Гарли, Нурмали и Кафур, глядя на него с веселым ожиданием. Усы Нурмали, обычно понуро обвисшие, воинственно встопорщились. Следом приблизился юноша-оруженосец, несший плащ царя.

— Вот и ответ на твой вопрос, Кафур. Объявляю на завтра наступление. Теперь, с этими друзьями, — царь еще раз коснулся рукой пушки, — мы пойдем вперед без задержек.

— Чем они отличаются от тех маленьких, с которыми мы прежде воевали? — спросил интендант.

— В ядра, которыми они стреляют, засыпан порох. Я еще в Шедизе потратил полтора года на испытания, и видишь, сколько времени прошло, прежде чем эти пушки наконец присоединились к нашему походу.

Кафур посмотрел на орудия и, видимо, хотел спросить об опасности того, что ядро взорвется еще в стволе. Но в армии Алекоса не принято было сомневаться в словах царя, и он промолчал. Алекос усмехнулся, видя его сомнения.

— Итак, завтра выступаем на Камалонд. Легори, подготовь приказ и разошли всем частям.

Оруженосец поклонился, прижав к груди плащ. Пятнадцатилетний крепкий юноша по шедизскому обычаю исполнял при царе обязанности секретаря, оруженосца и любовника. Он тут же вернулся в шатер и занялся бумагами. Через несколько минут вошел государь в сопровождении троих своих вернейших военачальников. Гарли вынул из-за пазухи плоскую фляжку и крохотные позолоченные рюмки. В колеблющемся свете ламп жестко улыбающееся лицо царя казалось прихотливо изменчивым, оранжевые отблески плясали на впалых щеках, а глаза постоянно оставались в тени. По привычке все трое, сами того не замечая, следили за каждым его движением, отмечая малейшую смену выражения лица. Суровые воины, прошедшие при Процеро огонь, воду и медные трубы, они боялись нового господина не меньше, чем старого. Но вместо ненависти в их сердцах жила горячая любовь и даже, пожалуй, едва ли не женская влюбленность, так что всем троим стоило немалых усилий без ревности обращаться с юным секретарем, что на правах близкого к государю человека оставил свои бумаги и поднял рюмку вместе с ними.