На пороге Будущего
Шрифт:
Тем временем шедизцы под командованием Алекоса прорывались на север. Пока оставленные на произвол случая, отрезанные второй вражеской армией от центра южные гарнизоны в одиночку боролись с кочевниками, хорошо обученные и дисциплинированные солдаты Шедиза вели бои со столь же подготовленным противником — лучшими полками крусов, посланными с севера. Иантийцы защищали выход к Гетте. Линия фронта, обороняемая крусами, растянулась от великой реки в сторону океана на двести с лишним тсанов. Сейчас, спустя четыре месяца после начала войны, она практически не сдвинулась к северу. Крусы, хорошо знакомые с местностью, успешно отбивали атаки шедизцев, используя каждую речку, каждый холм. Они строили в лесах засеки и охраняли немногочисленные дороги, ведущие в центр страны. Надеясь хоть где-то прорвать линию обороны, Алекос посылал свои отряды все дальше на восток, но все было бесполезно — ему не удавалось отвоевать ни тсана.
Позиции иантийских войск редко подвергались атакам. Здесь, в верховьях Гетты, отряды Халена надежно укрепились среди скал, с небольшими потерями отражая попытки противника прорваться сквозь последние горные отроги к равнинам. Он мог удерживать свой участок бесконечно долго и ждал лишь решения командования крусов, чтобы перейти в наступление.
— Если Алекос не дурак, он смекнет, как можно воспользоваться подобной рассогласованностью, — сказал Маталан. — Стоит ему вырваться из лесов, и остановить его будет намного сложнее. Я готовлю подробный анализ ситуации по всему фронту и хочу посоветовать нашему царю требовать немедленного назначения единого главнокомандующего. Послезавтра этот отчет будет готов. Если будете писать царю, моя госпожа, я отправлю ваше письмо вместе со своим. Жаль, что мои обязанности не позволяют мне отправиться в Матакрус. Уверен, я принес бы там пользу.
Евгения без усмешки поблагодарила губернатора и выразила надежду, что больше никому из рассов не придется участвовать в войне. Он задумчиво подергал своим крупным носом и проводил ее к двери. Ее покои располагались в другом крыле дома, отделенные от рабочих комнат губернатора крытой галереей, которая шла вдоль внутреннего двора. Здесь бил небольшой фонтан, и в круглом бассейне плясали в воде сухие листья и хвоинки. Слуга сметал в кучу листву, но низенькие деревца, защищающие помещения первого этажа от солнца, все роняли и роняли ее, будто смеясь над шаркающей по цветной плитке метлой. В журчании воды Евгении послышался вдруг человеческий голос. Она замедлила шаг и прислушалась, вглядываясь в прозрачную коричневую глубину бассейна. Это был голос царя Джаваля, низкий, слабый и печальный. Он еще раз произнес фразу, которую она не разобрала, и растворился в шепоте струй. Она быстро подняла глаза к крыше дома, загораживающей горизонт, но мысленно была сейчас в Рос-Теоре. Вместе с прощальным приветом в осеннем воздухе растворилось, пропало что-то очень важное, — жизнь человека, который был связан с олуди родственными и дружескими узами. Ей еще не приходилось чувствовать смерть того, кто был по-настоящему дорог ее сердцу. Она ощутила, как что-то исчезло, — будто внезапно бесследно пропала возносившаяся к небу башня и ошарашенный воздух, помедлив, сомкнулся в том месте, где она только что была. Через минуту это ощущение ушло, и снова журчал фонтан и шуршала под метлой сухая листва. Евгения вернулась в кабинет губернатора, чтобы объявить ему, что царь Джаваль Хиссан умер.
18
Необычайно холодной зимой 2760 года полчища захватчиков прорвались к центральным провинциям Матакруса. Из отрывочных сообщений и переполненных эмоциями писем, приходящих из ставки Халена и из Рос-Теоры, обитатели замка и служащие Дома провинций не сразу сложили общую картину комбинации, которую царь Алекос провел с присущей ему наглостью. Он попросил официальных переговоров с одним из крусских военачальников, заявив, что считает главнокомандующим только его. Части этого командира защищали наиболее отдаленные от реки участки фронта. Пока стороны обговаривали предстоящую встречу и готовили пышный прием, в нескольких десятках тсанов западнее к шедизцам под прикрытием леса подтянулись отряды кочевников. В то время, как командование крусов выслушивало льстивые речи Алекоса и принюхивалось к аппетитным запахам, долетавшим с накрытых столов, вражеские войска нанесли удар. Оставшиеся без руководства воины не смогли долго продержаться и отступили, а потом и побежали на запад, под крыло другого начальника. Последовала череда жестоких сражений по всей линии фронта. Крусы старались не пустить шедизцев в центр страны, но пока они бились, покинувшие разграбленные южные форты кочевники через брешь растекались по равнинам, и в конце концов крусы были вынуждены отступить, чтобы не оказаться в ловушке. Лошади врага были привычны к морозам, да и сами степняки и шедизцы легко переносили минусовые температуры, с которыми жители этих земель сталкивались редко. Под прицелом оказались земли в среднем течении Гетты: застывшие луга с побуревшей травой, скованные льдом реки и озера, вымерзшие сады, богатые города, куда поспешили скрыться жители окрестных сел и деревень. Но эти земли не знали войн уже почти сто лет, и некоторые, даже крупные поселения не имели надежных стен. Многие, поняв это, старались добраться до наиболее укрепленных городов. Население охватила паника. Сотни подвод, карет, пешеходов наводнили дороги, по которым маршировали военные отряды, направлявшиеся навстречу врагу. Кто-то со всем скарбом и домочадцами бежал в Рос-Теору, кто-то пытался перебраться за реку в Ианту. После смерти Джаваля Хиссана в Шурнапале было назначено временное правительство, поскольку наследник, его внук, еще не достиг совершеннолетия. Оно распорядилось закрыть границу и призвало жителей Матакруса с оружием в руках защищать свою страну. Хален поддержал этот запрет. Сам он продолжал сражаться, отстаивая территории близ Гетты. Но война переходила в следующую стадию, когда местное население, опасаясь потерять свое имущество, несло все, что можно было унести, под защиту крепостей, и армия обороняла не землю, а эти крепости. Алчущие золота чужаки осаждали город за городом и упорно рвались к столице.
На бескрайних просторах Матакруса можно было воевать бесконечно. Недаром сами крусы потратили несколько сотен лет на расширение границ страны. Прошла весна, прошло нестерпимо жаркое лето, и опять наступила осень — сырая, холодная и бесконечно долгая. Линия фронта растянулась с запада на восток от Гетты до океана, на триста с лишним тсанов. Бои шли с переменным успехом, и нельзя было понять, на чьей стороне перевес.
Ландшафт провинции Дароа ничем не отличался от иантийской провинции Ферут, что соседствовала с нею за рекой. Вдоль Гетты тянулись параллельные
Поэтому царь приказал поставить свой походный шатер на вершине самого большого холма. Рядом с ним, словно добровольные стражи, стояли несколько каменных статуй. Впервые увидев такие еще в Галафрии, Алекос не удивился. Похожие встречались ему еще в прошлой жизни. Похожие — но все же не такие. В камне была вырублена фигура в два человеческих роста высотой, с обозначенными плечами и головой, где круглились грубо вырезанные глаза и рот. Опущенные руки лежали на плечах другой точно такой же фигуры, в два раза меньше, а та держала еще меньшую, и так несколько раз; нижняя из них была немногим больше ладони. Каждая одинаково смотрела вперед и вверх, раскрыв рот будто в молчаливом призыве. Это был очень древний символ, распространенный по всему континенту. В Шедизе и Галафрии они стояли в святилищах и назывались Плачущими. Они должны были вечно призывать к поставившим их людям милость небес. В Матакрусе и Ианте эта их функция — как знал Алекос, давно не первая, за древностью истинное значение оказалось утрачено — уже забылась. Здесь они служили всего лишь пограничными знаками, обозначавшими рубежи крупных владений. На холме, где расположилась ставка главнокомандующего, статуи были поставлены не так давно, наверное, лет двадцать назад. Солнце, ветер и дождь еще не оставили на них следов. Товарищи Алекоса засомневались было — для них Плачущие были священны, — но он, оглянув холм, спокойно заметил, что это место пусто и духи никогда не собирались здесь. Они успокоились, зная, что он разбирается в таких вещах лучше святых отцов. Он и правда, хотя и был теперь лишен умения видеть и слышать, мог по косвенным признакам отличить место, облюбованное высшими силами. Недаром в светлом и чистом Красном доме ему сразу не понравились царские покои с их пылью и паутиной, которые невозможно было вывести. Будучи символическим наследником Процеро и соблюдая традиции страны, Алекос не мог отказаться там жить, хотя и старался как можно реже бывать в мрачных комнатах, в которых ему постоянно мерещился запах крови. Не в последнюю очередь именно благодаря этому шедизцы почитали своего нового царя как великого героя — они ведь были убеждены, что душа Процеро не покинула его дома, и боялись ее почти так же сильно, как прежде самого Процеро.
Сам Алекос относился к верованиям своих новых товарищей с презрением, хотя и тщательно это скрывал. Впрочем, он презирал любые религии вообще. Религия же шедизцев была, на его взгляд, абсурдной смесью диких поверий, старых легенд и извращенного стремления интеллекта подняться к вершинам духа. Они знали и чтили историю олуди даже больше, чем иантийцы, к которым эти олуди приходили. Наибольшим авторитетом обладал для них тот олуди, что по преданию две тысячи семьсот с лишним лет назад объединил княжества в государство, ставшее прообразом сегодняшних стран. В Шедизе была легенда, утверждавшая, что олуди и великий царь правил своей страной именно оттуда, где сейчас стоит Этака, и что именно он заложил город на месте дома духов. Недаром и по сей день стены царского дворца поддерживают Плачущие — древние, как земля под их подножием, со стершимися от старости лицами! Легенда предсказывала, что рано или поздно олуди вернется. Как это всегда бывает, мудрецы привязали время этого возвращения к действующему календарю и ждали прихода сына земли на рубеже каждой очередной круглой даты. Последние поколения священников и мыслителей сошлись на том, что великий царь явится в тридцать втором веке, то есть не раньше, чем через четыреста лет. Вместе с тем другие расчеты в списках их иантийских коллег ясно указывали ближайшие к настоящему даты появления олуди: 2749 год, когда пришла Евгения, или 2770-й. Но в делах религии логика не действует, и те же люди, что могли месяцами обсуждать друг с другом вероятность появления своего кумира через двадцать лет вместо ими же обещанных четырехсот, уверенно приняли Алекоса, пришедшего не в срок и даже при жизни олуди Евгении. Слишком долго они ждали великого царя, слишком много времени и чувства отдали изучению его полусказочной биографии. В кровавое царствование Процеро появление олуди показалось и первым лицам государства, и простым людям обещанием избавления, новой лучшей жизни.
Шедизцы всегда были больше привязаны к прошлому, чем к настоящему, любовь к истории была у них в крови. «Все уже было когда-то, все повторится снова» — таков был философский девиз их существования. И все новое они принимали с покорной готовностью именно потому, что знали: оно лишь очередное повторение старых образцов. Для любого события, для любого правителя они находили предшественников в прошлом и в явившемся могучем воине с радостью узнали вернувшийся, оживший миф. Отсутствие четкого предсказания о времени его прихода вопреки логике стало еще одним подтверждением того, что он и есть тот, кого они ждали.
Алекос, как и Евгения (о которой он много знал, но мало думал), долго не мог подобрать понятия для перевода слова «олуди», которым его назвали. Он перебирал в памяти слова полутора десятков известных ему языков. Герой, титан, полубог — ничего не подходило. Титаны и полубоги возможны лишь там, где есть боги, а в этом удивительном мире их не было! Конечно, рассуждал он, и в его прошлой жизни боги являлись совсем не тем, чем их считали люди. Не зря последние годы в том мире ему казалось, что существует только один бог — он сам. Но все же известные ему народы, от кровожадных жителей земель, что лежат далеко за западным океаном, до просвещенных римлян, верят в существование всемогущих существ, которые правят миром. Отчего же в Матагальпе ничего о них неизвестно? Но у него было мало времени для размышлений, и он отбросил эти мысли, решив вернуться к ним позже, когда цель будет достигнута.