На пороге империи
Шрифт:
Марфа плюнула под ноги и пошла прочь. Вдогонку Еремеев начал пророчить ей скорое возвращение, да еще ползком, да на коленях.
На выходе хватилась Марфа, что сына Тихона нету рядом с ней. Глянула туда-сюда и испугалась. Начала кричать его имя, голос звучал все сильнее и сильнее, потом села прямо на траву и заплакала. Вдруг чья-то рука легла прямо на ее плечо. Вздрогнула, подняла голову, а Тихон стоит рядом, держит в руках три пары лаптей и клубок вервии для онучей.
– Пойдемте, матушка, домой. Ныне тут делать уже нечего.
Марфа остолбенела:
– Ты где, паршивец, лапотки взял? Неужто украл обушку-то?
– Пошли-пошли, матушка,
Выяснилось, что пока Марфа искала у купца правду, Тихон выведал по какой цене Еремеев продавал их пуговицы, умножил в голове цифры и за последнюю партию пуговиц взял у купца в лавке всю сумму.
– Как же ты во внутрь проник? Я стояла тут же и ничего не заметила.
– И сам-то понять не могу, все само собой получилось. Только сперва я на этого купца Еремеева сильно разозлился.
Тут Марфа вспомнила рассказ своей матери о том, что ее дед, стало быть прадед Тихона, был самым известным щипачем на весь Великий Новгород. Средь бела дня такие выкрутасы проделывал, что по всей округе легенды складывали. Сказывали будто дед мог самые сокровенные мысли у человека вызнать лишь только встретится с ним глазами.
– Свят, свят, свят, – прошептала Марфа и далее за всю дорогу более ни о чем Тихона не спрашивала.
Днями пришел к ним старый товарищ Севастьян поделиться новостью. Выходило так, что царевна Софья Алексеевна приняла решение облагодетельствовать двадцать тысяч преданных ей стрельцов, и в ходе этого решила почистить Стрелецкую слободу от лишних людишек. В их число вошли те, кто уже находился не в строю или подозревался в кознях против царевны. Марфа, как услышала новость, так ножки ее и подкосились. Опустилась на лавку и заплакала.
– Я против Софьи не выступал, даже в Кремль не ходил. За что всю мою семью на улицу? У меня же трое детей, – забасил Пахом.
– Куда деваться коли того, кто службу оставил, тоже велено выселять! Ты, Пахом, не обижайся, но я только донес указ, а там кто его знает, как обернется, – оправдывался Севастьян.
– Ты мне мозги не крути, я тебя насквозь вижу. Нынче так молвишь, а завтра скажешь – седмица сроку.
– Срока не знаю, но с тобой повременю, ты собирайся потихоньку и место новое для жилья ищи.
– Все, Севастьян, иди домой, мне с тобой более говорить не о чем. Всю жизнь мою и Марфы перемесил. Оставил одну лазейку – пойти по миру с сумой. Уходи из моего дома, не могу больше тебя видеть.
Севастьян встал, открыл дверь и на пороге бросил:
– Крепись!
Марфа прильнула к груди Пахома и тихо-тихо запричитала.
– Случился бы пожар и все в прах превратилось, мне было бы легче – Божья кара. Значит где-то нагрешили. А ты верой и правдой себя не жалея, служил царям, мерз, голодал, увечья получил. За что, скажи, Пахом, за что? Земля уродила, думала будет урожай, а теперь все бросать?
Погоревали, погоревали, а делать нечего. Тут заговорил Тихон:
– Все к лучшему, родители мои любимые, не горевать надобно, а искать новое место для проживания. А где это место я вам подскажу. Сон мне приснился. Рассказывать не стану, но повезу вас завтра туда, где нам указано жить далее.
– Мал ты еще указания давать родителям. Я в твои годы…
– Ты, Пахом, не гони, – вступилась Марфа, – делай, как сынок просит. Повозку тебе Севастьян даст без звука.
Глава третья
В древности некое место вдоль реки Яузы называли «гульбищным». Потом здесь начали появляться разрозненные
Царь Алексей Михайлович после соколиной охоты любил заглядывать в это село. Так нравилась ему эта местность, что повелел возвести тут царские хоромы. Наряду с Коломенским село Преображенское было вторым любимым местом проживания царской семьи в летний период.
По смерти Алексея Михайловича резиденция начала приходить в запустение. Ссора Софьи Алексеевны со своей мачехой, Натальей Кирилловной Нарышкиной, с матерью второго царя, вдохнула в село Преображенское новую жизнь. Особенно нравилось в селе Петру Алексеевичу: простор, воля и занятия по душе. В Кремле ему оказалось тесно. Постоянное опекунство мамушек, да нянюшек, боярское окружение, ритуалы, почитания на каждом шагу. В Преображенском мальчик создал свое детское войско, начал строить игрушечные крепости и играть в войнушку с местной детворой.
Про потешное войско Петра Алексеевича знали в Кремле. Такое состояние нравилось Софье Алексеевне, дескать, пусть мальчик позабавится и, главное, не лезет со своей матерью с дела государственные. Регентша даже деньгами помогала на мундирчики и деревянные сабельки.
В селе Преображенском понравилось и семейству Коробковых. Река с чистейшей водой, глубокие озера, лес, простор и тишина. Сходу подвернулся недостроенный дом бывшего подьячего Земского приказа. Хозяин бегом убежал в Москву. Волею правительницы возвели его незаметного служку в должность дьяка. Такое на Руси при смене власти случалось часто. Кого в ссылку, а может и вовсе к праотцам, а кого наверх, в счастье великое. Так и на этого счастливчика свалились все земные блага. Жаловала ему Софья Алексеевна палаты рядом с Кремлем, экипаж, дворовых слуг и денежное довольствие. Да такое, что раннее и во сне не снилось. Новоиспеченный дьяк всеми силами старался стереть из своей жизни темное пятно – дом в Преображенском. Будто не было подобного и в помине.
Пахом сговорился с дьяком купить недострой за небольшие деньги, да еще и выплату отсрочить на полгода. Оставшихся денег хватило на переезд. Семья покинула Стрелецкую слободу и обосновалась на новом месте. Не за горами зима, нужно было одежонку подкупить, запасы еды на голодный период сделать, а денег в семье ни копеечки не осталось. Грустно стало Пахому. Только Марфа хитро улыбалась и приговаривала:
– Успеем, успеем все сделать до холодов. Думаю, и за дом рассчитаемся.
Пахом верил жене. В свое время также начиналось с пуговицами. А тут Марфа уединялась, что-то такое делала, а потом в свою книгу все записывала. Возилась с двумя мешочками: один с порохом; другой с желтым порошком. Его Марфа выпаривала из камушков, найденных в ручье. Однажды она попросила Тихона и Ваську настрогать ей лучинок. Потом, хитро улыбаясь, на виду у всей семьи хозяйка обмазывала один из кончиков лучинки приготовленным веществом. С десяток таких палочек разложила на подоконнике и велела подождать да вечера. Вечером принесла в избу гладкий камушек и молоток. На камушек положила обмазанный конец лучины и легонько ударила по нему молотком. Раздался звук, похожий на слабый выстрел. Женщина подняла лучину, и все увидели, как обмазанный конец, вспыхнув белым пламенем, зажег деревяшку огнем.