На пороге мира
Шрифт:
– Но тогда тебе придется поступать в театральный институт, а ты вроде бы не собирался?
– Тогда у меня не было задачи, - пожал плечами Леонид.
– Теперь задача есть.
– Но туда попасть еще надо. Насколько я знаю, там чуть-ли не десять человек на место...
– Что ж, значит надо начинать готовиться, лопатить литературу, нанимать репетиторов, начинать ходить в театральные студии... Работы предстоит много, но задача поставлена - и это главное. Я думаю так.
– Что ж, значит свободного времени теперь у тебя поубавится...
– Что ж, да будет так! Я решил!
* * *
глава 22
Вот вроде бы давным-давно наступила космическая эра, всеобщая и всеобъемлющая информатизация и оцифровка, а самым надежным носителем информации все равно остается бумага. Пусть от первоначального состава в ней нынче осталось одно лишь название, все натуральные компоненты навроде целюлозы заменены синтетическими, но форма, цвет, плотность, форматы, свойства остались примерно такими же. И все важные приказы и документы с маниакальным упорством продолжали печататься на ней, не смотря на то, что существуют уже сотни лет и электронные подписи, и крипто-метки и "электронные печати"... Но бумажному документу все одно до сих пор верят больше.
В довершении "великолепного" дня, сломался служебный флаер. Причём сломался серьезно, так, что пришлось его гнать на ПТОР. И даже там не брались сказать, когда именно флаер вернется в строй.
Сомов выдал по первое число и водителю, и ремонтному взводу, и вообще всем, кто подвернулся под руку. Плюнул на все и пошел домой пешком, благо жил он буквально в десяти минутах от училища.
Вот только время было уже позднее. Солнце село, и город накрыли сумерки. А в одном из узких проулков, через который пролегал путь полковника, вообще были испорчены три из четырех уличных фонарей освещения. Вот спрашивается как? Они же все антивандальные, простым камнем не сломаешь, и рогаткой не разобьешь, да даже мощная пневматика, до сих пор популярная у подростков и молодежи, пасует перед этой задачей. Но вот он факт - три из четырех фонарей испорчены.
Сомов только покачал головой. Но в следующий момент остановился под единственным уцелевшим источником света в этом переулке. Впереди темнел человеческий силуэт. Фигура не высокая, мужская, руки убраны в карманы брюк. И стоит этот самый силуэт ровно по середине прохода. А еще веет от него угрозой. Не просто так он тут стоит. Вовсе не просто так. Ждет. И почему-то полковник был уверен, что именно его, Сомова ждет.
Сомов остановился. Силуэт медленно двинулся на встречу. Спустя минуту вошел в круг света. И натренированная за долгую военную карьеру "чуйка" просигналила полковнику, что все неприятности этого дня лишь готовили его морально к этой встрече.
В круг света вошел бывший кадет Жестянкин. Одет он был в легкую рубашку и светлые брюки. Гражданскую рубашку и гражданские брюки. На голове его покоилась кепка, придающая в сочетании с руками засунутыми в карманы вид нарочито хулиганский, агрессивный, который дополняла зубочистка, зажатая между зубов юноши.
Мужчины молча стояли и смотрели друг на друга.
– Ну здравствуй, полковник, - перекинув зубочистку в другой угол рта, сказал Жестянкин.
– Здравствуй, Леонид, - настороженно ответил на не слишком вежливое приветствие Сомов. Ничего хорошего от этой встречи он не ожидал. И жалел о том, что оставил свой табельный пистолет на работе
В тот момент, когда Сомов подписывал приказ об исключении его из Училища, то ожидал взрыва, очередного "восстания". И насколько он был осведомлен, "волна" начала подниматься, но остановил ее сам Жестянкин. А потом была тишина.
Тихо подписал обходной лист, тихо сдал форму и имущество, тихо получил документы и тихо ушел.
Четыре дня прошло. И вот он здесь. И все существо Сомова говорит о том, что ничего хорошего от этой встречи ждать не приходится. А уж в то, что она случайна, не поверил бы и самый наивный в мире человек.
– Тебе повезло, полковник, - сказал Жестянкин, пожевав зубочистку.
– В чем же?
– напрягся еще сильнее Сомов.
– Твоя дочь тебя очень любит.
– Причем тут это?
– Сашка взяла с меня слово, что я тебя не трону, - вздохнул Жестянкин. Было заметно, что это обстоятельство бывшего кадета очень расстраивает.
– И это тебя остановит?
– приподнял бровь в скептическом жесте Сомов.
– Да, - серьезно ответил Жестянкин.
– Сашка - мой друг. И это очень много для меня значит.
– Только друг? Ничего больше?
– Именно, полковник, именно. Если ты про секс и романтику, то скажу прямо - не было ничего между нами. Я слишком ее уважаю, чтобы так поступить.
– С трудом верится, - ответил немного расслабившийся Сомов.
– Дело твое. Не собираюсь ничего доказывать. Я сказал - ты услышал. Точка. Живи, полковник, - припечатал Сомову к груди старомодную папку с бумагами Жестянкин и прошел мимо.
Сделал он это как-то так, ни быстро, ни медленно, что Сомов не смог отреагировать и как-то защититься либо оттолкнуть руку бывшего кадета.
Мужчина взял переданную ему папку и недоуменно на нее посмотрел.
– Полковник!
– прозвучал отклик отошедшего на несколько шагов Жестянкина. Сомов обернулся.
– Лови, кажется это твое, - и юноша кинул что-то маленькое. Полковник автоматически поймал. Затем раскрыл кулак и увидел в нем колпачек от той самой ручки, что протекла чернилами сегодня в сейфе его кабинета. Сомов недоуменно поднял глаза, но переулок был уже пуст в обе стороны. Никого. А в следующее мгновение включились все три "испорченных"фонаря.
Сомов убрал колпачок в карман и открыл папку. Несколько минут он вчитывался в строки, затем прислонился спиной к фонарному столбу и медленно по нему съехал.
В папке было все: вся грязь, все мелкие и не очень грешки Сомова и его подчиненных, за которые ему пришлось бы нести ответственность, все финансовые документы по растратам и нецелевому использованию средств, по списанию боеприпасов и вооружения с военной техникой, по даче взяток и "магарычей" разнообразным проверяющим, контролирующим и должностным лицам. Все! Каждая мелочь, казалось бы давно и надежно упрятанные в воду концы... Где, когда, сколько, за что, с кем и кому.