На пороге ночи
Шрифт:
Бонни подал пример остальным, быстро поднявшись по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Каждому предназначалась отдельная спальня, а вот ванной комнаты не оказалось. Возле кроватей стояли эмалированные ведра, которые нужно было выносить по утрам. Вид комнат вызвал у Робина брезгливость: обшарпанные, неухоженные, с потрескавшимися потолками и облупившимися стенами. Дети спали не в пижамах, а в ночных рубахах из грубого полотна на твердых как камень матрасах. Для освещения помещений использовались висевшие над дверью слабенькие 25-ваттные лампочки.
– Никаких замков и задвижек, – прокомментировал Бонни. – Дед не разрешает. Считает, что дети не должны закрывать двери. По ночам он делает обход – прокрадывается на цыпочках и проверяет, чтобы мы себя не трогали. В твоих интересах, парень, всегда держать руки поверх одеяла, понимаешь, о чем я говорю?
Комната Робина находилась в дальнем конце коридора, суровая келья, которую самый строгий монах не упрекнул бы в излишествах.
– А теперь в постель, – распорядился Бонни. – Завтра на заре опять примемся за ягоды. По утрам работается лучше – меньше мух. Если ночью увидишь деда, не смотри ему в глаза и держи язык за зубами. Вообще старайся быть на задворках, будто ты самый распоследний слуга-ниггер. Членом семьи станешь, когда дед этого захочет, а пока ты что-то вроде привидения. И если он вздумает на тебя помочиться, ты должен не возмущаться, а стоять как столб и ждать, пока он не стряхнет последнюю каплю!
– Он может такое сделать? – поразился Робин.
– Да он и не на то способен, – прошептал Бонни, в голосе которого уже не было прежней уверенности. – Джедеди здесь всем заправляет, он и отца нашего убил, потому что тот ему перечил. Не забывай об этом.
Робин весь напрягся.
– Ты думаешь, он убил вашего отца? – спросил он изумленно. – Да ты шутишь!
– Он и твой отец, дурачок! – присвистнул мальчишка. – Нечего болтать лишнее, но это чистая правда. Все знают. В своих владениях Джедеди распоряжается жизнью и смертью всего, что движется. Так что не задирай перед ним нос – раскаешься!
На этом мрачном предостережении диалог закончился, и Бонни вышел из спальни, оставив Робина в сильном волнении.
8
Когда на лестнице смолкли детские шаги, Джудит принялась за мытье посуды. У нее так дрожали руки, что она едва не выронила тарелку, чего ни разу не случалось после того дня, когда Джудит узнала о смерти Брукса. Ее не оставляло ощущение, что Джедеди затеял нехорошую игру. Джудит все время казалось, что он бродит где-то рядом, словно койот, подстерегающий домашнюю кошку, чтобы расправиться с ней. Наверняка во время ужина отец наблюдал за ними через щели ставен; весь вечер она затылком ощущала его взгляд, а это всегда было для Джудит худшим испытанием. Дорого бы она сейчас дала, чтобы затянуться сигаретой, как часто делала, пока жила с Бруксом.
«Ты и замуж-то вышла, чтобы иметь возможность курить», – раздался в ее голове тоненький злорадствующий голосок.
Джудит сварила кофе и села за стол, хотя просто валилась с ног от усталости. Ей давно не приходилось уезжать на дальние расстояния, и это путешествие показалось ей бесконечно долгим, особенно последний час, когда в машине воцарилась мертвая тишина. Сегодня, когда Джудит увидела детей, возвращавшихся после сбора ягод, на мгновение ей стало легче. Робин нес ведра – это уже хорошо, значит, старался подладиться к ребятам. Но позже он все испортил своей невообразимой тирадой о японских королях или ком-то еще… Откуда мальчишка его лет мог знать о существовании подобных вещей и иметь наглость сообщать взрослым эти бесполезные сведения с явной целью оскорбить, унизить… Джедеди такого не потерпит, это очевидно.
Больше всего на свете Джудит сейчас хотелось вернуться к прежнему, привычному существованию и думать только о варенье, о завтрашней поездке, о продовольственных магазинах, которые ей предстоит посетить. Джудит любила вылазки в город, служившие безупречным предлогом хоть ненадолго ускользнуть из дома. В дороге, за рулем пикапа, заполненного аккуратно упакованными коробками с ежевичным желе, она испытывала настоящее блаженство и могла ехать и ехать так хоть на край земли.
Дверь веранды скрипнула, и на пороге гостиной появилась фигура Джедеди. Высокий, худой – о таких говорят «кожа да кости», – он, если бы его нарядить во все черное, вполне мог сойти за проповедника времен первоначального христианства, какими их обычно показывают в фильмах. Однако старик ни в коей мере не стремился следовать этому фольклору и круглый год не снимал спецовки механика, которую в Военно-морских силах США называют рабочим комбинезоном . В любой сезон шоферское облачение Джедеди поражало безукоризненной чистотой и было так туго накрахмалено, что делалось ломким, как картонная упаковка. В болтавшейся на нем как на вешалке жесткой обертке старик казался страстотерпцем, доведшим себя до крайней стадии истощения; его прозрачные светло-голубые глаза по цвету сравнялись с вылинявшей от беспрестанной стирки тканью комбинезона, фуражка с длинным козырьком скрывала голый как бильярдный шар череп. Джедеди было всего шестьдесят пять лет, но долгие годы старательного умерщвления плоти, бесконечных воздержаний и постов произвели в его теле такое чудовищное опустошение, что он казался восьмидесятилетним. Когда его уволили с железной дороги, он начал с угрожающей скоростью терять в весе, и в деревне все решили, что его точит неизлечимая болезнь. Однако ничего подобного не происходило, просто Джедеди перестал нормально питаться, ограничив каждый прием пищи ломтем хлеба и кружкой молока. Он так исхудал, что сельские мальчишки наградили его прозвищем Джек-Фонарь из-за сходства со знаменитым скелетом, который в канун Дня всех святых разгуливает с фонариком из тыквы со свечой внутри.
При появлении отца Джудит вскочила с места. Продолжай она сидеть, Джедеди дал бы ей пощечину. Его не смущало, что это была уже тридцатитрехлетняя женщина: до конца дней Джудит для него останется девчонкой. Сколько раз отец, не стесняясь Бонни и Понзо, давал ей взбучку за подгоревшее варенье, и Джудит никогда не пыталась протестовать. Со смертью Брукса старик стал в доме полновластным хозяином. По правде говоря, Джудит никогда не верила в равенство мужчины и женщины. Раз уж природа не удосужилась сделать самок способными противостоять самцам физически и побеждать их голыми руками, то и голову ломать над этим не стоило. Пресловутое равенство придумали горожанки, дамочки, которые и настоящих-то мужиков никогда не видели. В деревне другое дело – тут каждый играл ту роль, которую назначил ему Господь. Однажды Джедеди ей сказал: «Только представь, как это было бы дико и мерзко, если бы мужчина вздумал рожать детей вместо женщины. Ведь так? Заруби себе на носу: когда девица начинает корчить из себя мужика – это столь же дико и мерзко».
Старик сел за стол, и Джудит поспешила налить ему молока. Обычно в таких случаях молоко оставалось нетронутым, но отец требовал, чтобы перед ним всегда была полная кружка. Если бы Джудит нарушила ритуал, то подверглась бы наказанию. В гневе Джедеди и сегодня мог разложить дочь на столе, задрав ей юбку, чтобы было удобнее, и отхлестать ремнем по ляжкам. Ниже он никогда не бил – синяки на икрах заметили бы соседи. Джудит знала, что порку следовало переносить стоически: отец не выносил хныканья. Однако себя старик тоже не щадил. Нередко можно было видеть, как во дворе он, обнаженный до пояса, наносит себе удары веником из колючих веток.
– Он здесь? – сухо поинтересовался Джедеди. – Ты привезла его, несмотря на то что я тебе сказал?
– Отец, – вздохнула женщина, – у меня не было выбора. Робин не собачонка, которую можно выкинуть на дороге.
– Что ты говоришь? А ведь дорога была неблизкой! Ты могла потерять его в магазине, в торговом центре: послать за конфетами и побыстрее уехать. Я бы так и поступил.
– Но кругом полиция. Разве можно так поступать?
– Значит, все-таки взяла мальчишку! Решила положить гнилое яблоко в одну корзину со здоровыми? Он чужой, не тобой воспитан. Ты отлично знаешь, откуда он явился. Я наблюдал за ним весь вечер – у него плохая аура. Если позволить ему общаться с детьми, он их развратит. Ночью будет залезать к ним в кровати со своими ласками. Его на это натаскали, и теперь он не успокоится. Ты этого добиваешься?
Джудит отвернулась, ее щеки пылали. Она терпеть не могла, когда отец затрагивал подобные темы.
– И потом, – не унимался Джедеди, – он уже не ребенок. Посмотри на его глаза. Бывалый субъект. Пойми, его осквернили, и здесь ничего не исправить. Мальчишку нужно изолировать, отделить от здоровых членов семьи.
– Как изолировать? – пролепетала Джудит.
– Очень просто. Нельзя допустить, чтобы он продолжал общаться с братьями и тем более с сестрой. Он их всех испортит, как больное животное, если его пустить в загон к здоровым. Я запрещаю ему собирать ягоды вместе с детьми. Мне самому придется им заняться, понаблюдать. Посмотрю, можно ли его очистить. Построю для него загон – там он и будет жить. И никаких контактов. Ни с ребятишками, ни с тобой – ты слишком слаба. Женщинам не дано устоять перед происками дьявола. Посажу-ка я его на карантин! Неплохая мысль. Через сорок дней приму окончательное решение.