На пороге соблазна
Шрифт:
Пару раз промокнула ватным диском мою бровь. Прижала к ней чистый и кашлянула, когда я прикрыл глаза и втянул носом воздух.
— Действительно, — улыбнулся я шире, услышав отчётливый аромат кофе и миндаля.
— Что?
— Ты пахнешь кофе и миндалем, — произнес я, заглядывая в глаза Амели. — Приятный запах.
— С-спасибо, — растерялась Резкая и видимо поэтому вдавила ватный диск сильнее, чем планировала. — Извини.
— Нормально все, — прошипел я, морщась. И завис от того, что Амели наклонилась и подула на потревоженную рану.
— Кровит.
—
Подняв ладонь к щеке Амели, я провел по ней, едва касаясь кончиками пальцев, и словно в бреду прошептал:
— Не парься.
Мгновение. Может, два.
Я бы не смог устоять дольше и коснулся губами губ Амели, шепча им:
— Прости, Леля.
За что?
За порыв? За поцелуй?
За что?!
Прижимая губы к губам Резкой, я не хотел думать и разбираться, искать ответы и оправдание этому поцелую. Я не мог не поцеловать. Не мог.
Плевать.
На причины, которые толкнули меня к ней.
На вопросы, на которые не найду ответов ни сейчас, ни завтра — никогда.
На все плевать.
От одного прикосновения к губам Амели мои пронзило тысячами игл. А дальше это безумие захватило мое тело без остатка. Услышав рваный вдох и оборвавшееся дыхание Резкой меня скрутило до слепоты. Переломало, не оставив ничего целого, и вышвырнуло в День группы, где я так же посчитал себя вправе целовать Амели. Только там, на матах, меня не выкручивало так, как сейчас. Не разрывало в лохмотья нервы и мышцы. Тогда, поддавшись порыву, я не чувствовал жжение кислоты от того, что своим поцелуем шагнул за грань. За которой нет и не будет ничего хорошего. Только паника, ужас от моего прикосновения и уперевшиеся мне в грудь ладони.
Как в клубе останавливающие.
Но не оттолкнувшие, когда я оборвал поцелуй и замер в миллиметре от губ Амели.
Она не убирала свои руки и не отталкивала меня. А я… Я застыл, боясь пошевелиться и даже дышать. Я слышал в напряжении пальцев Резкой, что любое мое движение — не важно какое, — спровоцирует у нее приступ паники. Чувствовал, как ее ладони прожигают ткань моей футболки. И видел в глубине ее глаз, что я натворил своим поцелуем. Только отшатнуться назад или сказать хоть что-то успокаивающее не мог. Не сумел сделать вдох, чтобы лихорадящий мозг нашел и подобрал правильные слова. Потому что ничего, кроме бреда и лжи, в них не было.
Прости, я не хотел? Хотел.
Извини, я не знал? Знал.
Знал. Но даже в бреду не мог предположить, что Амели прожжет в моей груди дыру, а затем, украв глоток воздуха, уже сама коснется моих губ.
Зачем?!
Глава 33. Амели
Могла ли я сказать, что подтолкнуло меня поцеловать Никиту? Как ни странно, да.
Дело было не в произнесенном Лукашиным «Леля». Дело было не в близости привлекательного парня. И уж точно я сделала это не под влиянием «момента».
В моем поцелуе отсутствовали импульс, острое желание или влечение. В противном случае я бы не стала держать Лукашина на дистанции, впечатав подрагивающие ладони ему в грудь.
Просто сломанная девочка, считающая, что ее поломка раз и навсегда, впервые за долгое время хлебнула эмоций.
Не пожирающий внутренности страх, не леденящую панику или смирение, вынуждающее стоять и терпеть навязанный контакт, а…
Я не могла охарактеризовать свои ощущения. Потому что неожиданно для себя вырвалась из эмоционального вакуума и оглохла от заработавших на полную катушку органов чувств.
Мимолетное прикосновение кончиков пальцев к щеке. Хриплый голос. Чувственный терпкий аромат. Тепло губ.
И толчок нежности. В самый центр груди. Заставивший покачнуться и судорожно глотнуть воздух. Чтобы сделать шаг навстречу и уже самой прижаться к обжигающим губам. Чтобы убедиться — не показалось, не почудилось, не померещилось. Чтобы испытать давно забытое снова.
Бах-бах-бах-бах-бах.
С каждой секундой сердце Лукашина разгонялось все сильнее.
Бах-бах-бах-бах-бах.
На износ. Готовое сорваться с обрыва или замереть на самом его краю.
Бах-бах-бах-бах-бах.
Его сердце металось ослепнувшей птицей, силясь выбраться из темноты и замкнутого пространства.
Билось с одуряющей скоростью и… в унисон с моим.
И если поцелуй начался с моего осторожного, прощупывающего почву прикосновения, то уже через пару секунд все вырвалось из-под контроля.
Никита закрыл глаза и положил ладони мне на талию. Они нырнули под кожанку, но замерли, столкнувшись с тканью топа. Посылая странные импульсы, быстро распространившиеся по моему телу. И согревая. Настолько сильно, что из-за разливающегося жара я убрала руки с груди Лукашина и повела плечами в попытке избавиться от куртки.
Кажется, мы оба вздрогнули от громкого шороха, когда кожанка упала на пол. Но никто из нас и не подумал отстраниться и разорвать поцелуй. Наоборот, этот звук подтолкнул Никиту к тому, чтобы скользнуть ладонями вверх по моей спине и заставить податься вперед, для равновесия обвив его шею руками.
Губы жгло, воздуха катастрофически не хватало, но я продолжала целовать Никиту, внутренне захлебываясь от какой-то странной, безумной эйфории. От нее кружилась голова, а сознание отказывалось верить, что все это действительно происходит со мной. И пока я пыталась убедить себя, что поцелуй, как и моя реакция на него, реальны, Никита перехватил инициативу, окончательно меня запутав.
Резко встав с бортика ванны, он, продолжая прижимать меня к себе, заставил чуть отступить и поясницей упереться в стиральную машину. От неожиданности я отстранилась, судорожно втянув воздух, но вновь обрушившиеся на мой рот губы не позволили очнуться, заново утягивая за собой в калейдоскоп ощущений.
Никаких личных границ, дистанций, преград между нами.
Смешавшееся дыхание и чужой, с легкой горчинкой от сигарет, вкус на губах.
Нежность, причудливым образом переплетенная с голодом и жадностью.