На последнем рубеже
Шрифт:
Дружный рёв позади убеждает меня в том, что поднялись.
Встают и немцы. Только два расчёта продолжают вести огонь, установив пулемёты на плечи камрадов. Но мы уже практически добежали…
Ганс впереди вскидывает винтовку. Не целясь, тяну за спуск: дробь бьёт широко, свалив противника и зацепив кого-то сзади. Ещё один прыгает на меня, колет длинным выпадом. Взвести второй курок времени нет; парирую укол стволом ружья и заученно бью прикладом в челюсть.
Взвожу курок, выстрел! Падает унтер, поливающий наших автоматным огнём. Жрите, мрази!
Правый бок словно
…Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного… Прости рабу Григорию его бесчисленные смертные грехи и прими его в Царствие Свое… Защити, Господи, ближних моих на земле грешной, Спаси их и Сохрани – Сережу и Володю, супругу мою Ольгу и маму Ирину… Даруй, Господи, победу воинству русскому, помоги ему остановить врага…
В руце твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой, Ты же мя благослови, Ты же мя помилуй и живот вечный даруй ми… Аминь…
Глава 3
4 декабря 1941 г.
Центральная часть города.
Сержант Фёдор Аникеев, командир пулемётного расчёта 496-го стрелкового полка.
…Пуля ударила совсем рядом, выбив кирпичную крошку с угла здания. По лицу больно бьёт глиняная щепа, поцарапав кожу; несколько ошеломлённый, я укрываюсь от вражеского огня за импровизированным бруствером из деревянных плах.
Немцы – вояки умелые, в этом пришлось убедиться и сегодня, видя, как грамотно они ведут уличный бой. Пулемётчики и снайперы оседлали все высотные здания, докуда добрались, – а в городе полно недействующих церквей. Захватывая и превращая в опорные пункты угловые дома на перекрестках, они обеспечили себе отличный обстрел вдоль улиц.
Наступают не толпой, а мобильными группами не больше отделения. Двигаются, держась стен, занимая или очередные дома, или углубляясь вглубь кварталов. Созданная система перекрёстного огня служит им отличным прикрытием.
Фрицев поддерживает и артиллерия. Катят перед собой лёгкие пушечки, укрытые броневыми щитками, и безнаказанно расстреливают занятые нашими дома, пулемётные гнёзда. Крепко добавляют из миномётов. Хорошо хоть сюда ещё не докатились…
Меня прижимает пулемёт на колокольне Покровской церкви. Пока дивизия переформировывалась в Ельце, я неплохо изучил город, его географию и историю, знаю, о чём говорю.
– Рукожопы хреновы! Куда ж вы, долбодятлы-то, смотрели?!
Пользуясь секундной передышкой и набивая в уцелевший диск последние патроны, я не удержался от брани в адрес нашего командования. Ну как? Ну как на хрен так, что находящиеся в городе части воюют порознь, не зная, где кто располагается, без поддержки соседа?! Почему с начала войны мы не можем наладить элементарную связь и боевое взаимодействие?! Мало нас били, ещё надо?!
654-й вроде как удерживал тюрьму Крепкие станы цитадели и множество её окон, плюс внешний обвод стен с колючей проволокой, позволили нашим создать там крепкий узел обороны; опираясь на него, они держали позиции севернее, на Орловском шоссе.
Но почему, мл. ть, город остался открытым со стороны женского монастыря и Чёрной слободы? Почему бойцы 143-й стрелковой стояли левее тюрьмы, заняв позиции у противотанкового рва рядом с кладбищем? Чего бы их не выдвинуть на другой фланг или хотя бы выставить нормальное боевое охранение?
Почему, в конце-то концов, когда с фрицами в районе больницы схватился истребительный батальон, нас не бросили на помощь? Много там могли навоевать молодняк и возрастные мужики с минимумом вооружения?
– Твою ж!
Отдача дерева от удара пулемётной очереди крепко меня встряхнула, последние патроны я выронил в снег. Приходится лихорадочно ворошить его, разыскивая ценный боеприпас.
1344. Если верить трофейным часам, я веду бой уже 6 часов. За это время немцы неплохо продвинулись. Если в районе стадиона и театра бойцы 654-го полка и 143-й стрелковой ещё держатся, то мы с Чёрной слободы непрерывно откатываемся – сильнее нас фрицы, крепче в уличном бою!
Патроны к трофейному пулемёту кончились, да и неудобно с ним отступать, болтающиеся ленты мешаются. Ещё одного бойца мне в помощники не дали, а Василию я свой ДП отдал. Так он, горячая голова, с немецким пулемётчиком в дуэль вступил, когда фрицы заняли колокольню Владимирского храма. Унесли моего товарища с наспех перебинтованной прострелянной шеей, выкарабкается или нет – не знаю…
У меня кончаются патроны. И другого выхода, как схватка практически один на один с пулемётным расчётом врага (которую мой второй номер уже проиграл), у меня нет.
Всё, характерный щелчок вставляемого в паз диска. Сейчас, сейчас…
Дышу глубоко, судорожно, тяну время перед неизбежным концом. Оно понятно – высунусь, а немец, падла, ждёт. И уйти не могу – хоть засел я рядом с кирпичным домом, только с другой его стороны улицу тоже немцы держат.
Наши назад уже откатились, я замешкался, остатки взвода прикрывая. А теперь уже всё…
Кровь стынет в жилах от понимания, что сейчас нужно будет встать и умереть. Про плен мыслей нет: «Лучше смерть, чем полон». Да и нельзя: немцы, может, и не пристрелят, если встану, подняв руки (что вряд ли!), так наши-то увидят. Слух пройдёт мгновенно, а добровольная сдача приравнивается к измене Родине. Родных за такое по головке не погладят.
Ну, давай уже, вставай. Перед смертью-то не надышишься…
Рядом что-то падает в снег, и ещё. По спине ровно льдом проводят: гранаты!
– Аникеев! Сейчас дым пойдёт, разом тикай!
Ого! Белик, взводный, не забыл меня! Закатили товарищи трофейные дымовые гранаты, сейчас под завесой можно и уйти!
Немцы поняли замысел противника, открыли плотный огонь по моей плошке дров. Дерево отдаёт в спину от каждой пули. Но ничего, а мы вот так, перекатиком, перекатиком, под прикрытие дома. Так. А теперь на полусогнутых – и вперёд!