На пути к Полтаве
Шрифт:
При обучении Петра широко использовались так называемые потешные книги и тетради. Это было, по сути, воплощение в жизнь дидактических принципов наглядного обучения — разглядывание картинок и гравюр с устными пояснениями учителя и бесконечными вопросами ученика. Известно, что первую такую книгу разрисовывали для Петра костромские иконописцы еще в мае 1673 года, когда царевичу не исполнилось и года. Впоследствии, по крайней мере еще трижды, царевичу на заказ делали «потешные книги и тетради». Любопытно, что 29 апреля 1682 года, сразу же по восшествии Петра на престол, Т. Н. Стрешнев преподнес ему «сто листов фряжских». Подарок был, по-видимому, со смыслом — стольник хорошо знал, чем можно угодить юному монарху. Наконец, по книгам «с кунтушами» — картинками учил Петра и Никита Зотов.
«Кунтуши», «фряжские листы», даже «потешные тетради», выполненные русскими живописцами, по исполнению, перспективе, самой постановке и трактовке сюжета поневоле приучали к западноевропейскому восприятию действительности. Это иное видение мира проникало в сознание
С завершением «начального курса» образования Петра никто не поставил вопроса о его продолжении. Причины разные: царь Федор позаботиться об этом просто не успел; царевна Софья образованием сводного братца не занималась; Наталья Кирилловна и ее окружение едва ли об этом задумывались. Больше того, приходится говорить о том, что даже традиционное «начальное» обучение Петра имело пробелы. Среди многочисленных рассказов-анекдотов о Петре Великом есть и такой: царь привязывал к дереву своего учителя Зотова и убегал к «потешным». При этом, чтобы Никита Моисеевич не скучал и не жаловался царице, царь оставлял ему штоф с зельем. Так «благодарный ученик» будто бы пристрастил «не бражника» — учителя к пьянству. Разумеется, исторические анекдоты — источник своеобразный. В нем факты переплетались с вымыслом, для того чтобы поразить слушателя и создать запоминающийся, почти мифический образ героя рассказа. Тем не менее в этом анекдоте, по-видимому, отразились некоторые особенности обучения Петра в Преображенском или, точнее, отсутствие систематического обучения.
Следует отметить еще одну особенность образования молодого Петра. Он был равнодушен к знаниям отвлеченным, зато знания практические, приносившие пользу, вызывали у него огромный интерес. Чтобы овладеть ими, он проявлял удивительную настойчивость и трудолюбие. Лучшее доказательство этого — ставший уже классическим случай с астролябией. В 1687 году отправлявшийся во Францию Яков Долгорукий упомянул об инструменте, с помощью которого можно было, не сходя с места, измерять расстояние между двумя точками. Загоревшийся Петр наказал князю, чтобы он непременно привез его из поездки. По возвращении Долгорукий вручил Петру астролябию. Поскольку никто не знал, как ею пользоваться, послали в Немецкую слободу за голландцем Францем Тиммерманом. Голландец произвел необходимые вычисления. Петр отправил слуг проверить их точность. Результат привел его в восторг. Он тотчас оценил практическое значение прибора. Но тут выяснилось, что будущий кораблестроитель и фортификатор прибором воспользоваться не может, поскольку имел самые смутные представления об арифметике и геометрии. Пришлось возобновить занятия. Но на этот раз у Петра имелся мощный стимул — ему были нужны эти знания.
Парадоксально, но то, что будущий реформатор оказался хуже образован, чем его старшие братья, имело, по-видимому, свою положительную сторону. В знаниях братьев присутствовала немалая доля схоластики, отвлеченности. Это было образование, по сути, традиционное, тогда как Петр тянулся к знаниям более утилитарным, светским. В результате ум Петра оказался «свободным», открытым для восприятия нового.
Петр всю жизнь учился, причем с большой охотой. Разумеется, отсутствие систематического образования давало о себе знать в том, как царь решал многие проблемы. Но то, чего он достиг самообразованием, впечатляет. Пытливый ум Петра, помноженный на необычайные упорство и любознательность, сделали его человеком образованным, способным на равных вести диалог с людьми знающими, специалистами и учеными.
Пребывание в Преображенском наложило отпечаток не только на образование Петра. Оно создало совершенно особую атмосферу формирования личности будущего реформатора. Здесь, в Преображенском, ему удалось ускользнуть от тотального диктата слепой силы, имя которой — церемониал. Тяжеловесный, выстроенный на византийский лад церемониал не просто сковывал и предписывал. Он иссушал ум и сдавливал душу. Едва ли Петр, перетертый жерновами средневекового церемониала, стал бы таким, каким мы его знаем. Ни о какой «всеобъемлющей душе» «вечного работника на троне» (А. С. Пушкин) не могло бы быть тогда и речи. В самом деле, невозможно представить существование «потешных» с их военными упражнениями и боями в окружении царских, патриарших и боярских палат, кремлевских соборов и святынь. Это несовместимо. Декорациями могли быть только Преображенские поля, но не кремлевские тупики.
Если вдуматься, то все происходящее в эти годы с Петром резко контрастировало с тем, что должно было происходить с царевичем, а затем — с православным монархом. Петр взрослел в стороне от традиций, вне пределов положенного и должного. То, что для отца и брата Федора было нормой, неизменной и единственно возможной моделью царского поведения, для Петра становилось чем-то малопонятным и ненужным.
Неподалеку от села Преображенского расположилась Немецкая слобода. То был совсем другой мир, «осколок» западной Европы, возникший на берегах Яузы. Опасаясь пагубного влияния на православных жителей Москвы, церковные власти добились в середине XVII столетия выселения сюда всех иноземцев, состоявших на службе у государя или промышлявших ремеслом и торговлей. Но если традиционалисты надеялись
Уклад жизни Немецкой слободы поразил Петра. Здесь все было непривычно, все иначе. Вместо чинного застолья с заздравными тостами — вольная беседа, музыка и разгоряченные танцами пары. Вместо хозяина, выказывающего свое уважение подобострастным служением знатным гостям, — ровный голос гостеприимного, знающего себе цену хозяина. За столом — женщины и девицы, ведущие беседы наравне с мужчинами. Появившись здесь впервые, царь дичился, боясь показаться смешным и неловким. Но освоился он быстро, с той бесцеремонностью, которую в Европе позднее приняли за невоспитанность и грубость. В дневнике шотландца Патрика Гордона, генерала на русской службе, замелькали записи о появлении в слободе царя с друзьями.
В Немецкой слободе молодой Петр скоро сошелся со швейцарцем Францем Лефортом. К моменту знакомства Лефорту было за тридцать лет. Явился он в Россию в 1675 году в группе офицеров под началом полковника Якова Фростена, которые решились на свой страх и риск предложить отцу будущего Преобразователя свои знания и шпаги. Именно — на свой страх и риск, поскольку сошли они в Архангельске со сходней голландского корабля незваными, чем поставили здешнего воеводу в затруднительное положение: отослать назад — страшно, держать у себя — накладно, отпустить в Москву без разрешения — самоуправно. Судьба капитана «Фрянса Лафорта» повисла на волоске, поскольку вполне реальной была перспектива бесславного возвращения в Европу, что, разумеется, означало и его «выпадение» из русской истории. Пикантность ситуации заключалась в том, что «вышибать» знаменитого «дебошана» должен был двоюродный дед Петра по матери, тот самый архангельский воевода, думный дьяк Федор Полуэктович Нарышкин. В октябре пришел ответ на воеводскую грамотку из столицы: в приезжих нет надобности. Можно представить всю меру отчаяния капитана: деньги на исходе, иностранные корабли ушли… Последовала слезная челобитная, составленная, надо думать, с помощью расторопного стряпчего, знающего науку размягчения черствых приказных сердец. В Москве смиловались, разрешили полковнику с товарищами ехать ко двору. Лефорт устремился к месту будущей службы. Но надо было знать особенности московского делоделанья, когда «да» легко оборачивалось в «нет». На этот раз злым гонителем Лефорта чуть не выступил… Артамон Сергеевич Матвеев: 4 апреля 1676 года «сшед с Верху, в Посольском приказе», он объявил «выезжим иноземцом… указ, что они ему, Великому Государю, в службу не годны и указал их Великий Государь отпустить в свою землю за море». Трудно сказать, что побудило «канцлера» отклонить предложение заезжих вояк: война с Крымом и стоящей за ним Портой, по сути, уже полыхала на южных рубежах, и нужда в офицерах была немалая. Тогда Яков Фростен пошел на подлог — объявил себя «индженером», после чего был приписан к Пушкарскому приказу. Как поступил Лефорт — неизвестно. Однако спустя некоторое время и он был взят на службу. Зацепившись, он сумел отличиться в первую и вторую войну с Портой и даже подняться в чинах до полковника, но не в этом было его главное счастье. Умение нравиться — вот был его истинный талант. Обворожительный и, кажется, все знающий Лефорт поразил молодого царя. С ним было легко и интересно. Он не напоминал подобно матушке о том, как следует вести себя православному государю. Увлечения же царя военным и морским делом всячески поддерживал и поощрял, с охотой участвуя во всех «потешных» затеях. В июне 1690 года при штурме крепости ему даже сильно опалило лицо, но неунывающий швейцарец лишь смеялся. Возможно, со временем повзрослевший Петр сумел бы разглядеть в своем друге множество недостатков, главные из которых — легкомысленность и поверхностность. Но Лефорт рано ушел из жизни. До этого Петр, делавший только первые шаги на своем великом поприще, многое воспринимал его глазами. И без того скептически настроенный к старорусским порядкам, он не без участия «дебошана»-швейцарца стал к ним еще более нетерпимым.
Морской человек
Страстность и увлеченность Петра — черты наследственные. Его отец, царь Алексей Михайлович, с такой же жадностью вглядывался в стремительный полет соколов, с какой Петр будет следить за эволюциями кораблей. В этом они оба, отец и сын, удивительно похожи друг на друга. Однако на этом сходство заканчивалось. Дальше идут различия. Петр придал своим увлечениям государственный характер, совместил удовольствие с пользой. Из его «потешных» выросла гвардия, из ботика — флот, из собрания «уродцев» — первый музей. От увлечения соколиной охотой Алексея Михайловича осталось совсем другое — восторженные упоминания современников о царской охоте да знаменитая книга «Урядник сокольничего пути», написанная при участии второго Романова. Это впечатляет, но, понятно, не идет ни в какое сравнение с содеянным Петром. Алексей Михайлович, увлекаясь, развлекался, Петр — созидал.