На пути к Полтаве
Шрифт:
Был, впрочем, еще один способ решения проблемы, на котором настаивал Федор Шакловитый. Во всяком случае, розыск, проведенный после падения правительницы, приписал именно ему намерение расправиться со «старой медведицей» и «медвежонком» — царицей Натальей Кирилловной и Петром. Здесь не место рассуждать о том, почему эти замыслы оказались неосуществленными и в какой мере к ним была причастна царевна. Но на Софью подозрения наложили черное, несмываемое пятно.
Надежды на великие свершения не оправдались. Особенно пагубными для Софьи и ее сторонников оказались результаты Крымских походов. Эти походы в 1687 и 1689 годах были платой за «вечный мир» с Польшей, вкладом Москвы в борьбу с общим врагом. Уже изначально обязательство В. В. Голицына идти воевать крымского хана вызывало в верхах острую критику. Многие посчитали, что многомудрый Василий Васильевич, инициатор сближения с антитурецкой коалицией, сам себя перехитрил — «купил» у Польши то, что уже давно было куплено. Действительно,
По объявлении похода в Крым возникли трудности с назначением главнокомандующего. Как ни привлекательна была должность «большого воеводы», правительство не могло найти подходящую кандидатуру. Пришлось Василию Васильевичу самому возглавить армии. «Канцлеру» не хотелось надолго оставлять столицу, но делать было нечего: сказавшись груздем, пришлось лезть в кузов.
Поход 1687 года не принес ни победы, ни поражения. Полки два месяца двигались по безводной, местами выгоревшей степи, а затем, не дойдя шестидесяти верст до Перекопа, повернули обратно. Отступление объяснили происками неприятеля: что татары выжгли степи и, если двигаться дальше, вглубь, кони падут от бескормицы; что где-то со своими ордами кочует крымский царь, поджидающий подходящий момент для решительного нападения. На деле все ограничилось редкими схватками, во время которых войско толком не успевало сообразить, в кого палит — то ли в налетавших лавиной степняков, то ли в поднятую ими пыльную тучу.
Занести первый Крымский поход в свой актив правительству регентши было трудно. Отсутствие явного успеха давало широкий простор для всевозможных толков и измышлений. Неожиданно выручил писарь Запорожского войска Иван Мазепа. Он помог Голицыну найти еще одного «виновника» неудачи. Им стали не крымский хан и недальновидные русские военачальники, а гетман Иван Самойлович. Всем было известно, что гетман — ярый противник «вечного мира» с Польшей. Он считал, что «ляхам» верить нельзя, как нельзя рвать мир с султаном и ханом. Вступление России в антитурецкую коалицию заставило гетмана смириться с обстоятельствами. Однако он неохотно собирал казачьи полки, не спешил на соединение с Голицыным. Теперь эту неохоту и «пришили» к делу. Украинская старшина подала донос: мол, степь жгли не татары, а по указке Самойловича сами казаки. Оставшееся без кормов войско принуждено было повернуть, отчего и была упущена «верная победа». Лукавый Мазепа, организатор интриги, рассчитал точно: загнанному в угол Голицыну ничего не оставалось делать, как хвататься за соломинку. Доносу был дан ход. Самойловича арестовали и лишили гетманской булавы. На Раде новым гетманом выкрикнули Ивана Мазепу. Московские государи с регентшей избрание утвердили, и Василий Васильевич вручил Мазепе гетманские клейноды — символы власти.
В Москве после истории с Самойловичем вздохнули свободнее. Однако разоблачения «виновника» было явно недостаточно. Ситуация требовала чего-нибудь более значительного. Поэтому правительство прибегло к мистификации: поход был объявлен… успешным — мол, крымский царь бежал за Перекоп. Получалось, что без большой крови до смерти напугали басурман и помогли союзникам. А что еще надо дворянству, постоянно твердившему о своем горячем желании «государю послужить, сабли не вынимая»? Соответственно с новым статусом победоносного похода последовали и награды, призванные сгладить неприятные воспоминания.
Щедрые награды заставили умолкнуть противников Софьи и Голицына. Однако у подобного способа привлечения подданных были свои недостатки. Награды ни за что действовали на служилых людей развращающе. Для них неоправданная щедрость свидетельствовала скорее о слабости правительства, нежели о его силе. Так что торжество сторонников регентши над недоброжелателями было не полным — до первой неудачи.
Между тем проблема сохранения власти становилась для Софьи все более острой. Не случайно именно со второй половины 1680-х годов в Кремле вынашивали планы превращения власти правительницы из временной в постоянную. В августе 1687 года Софья велела Федору Шакловитому расспросить стрельцов, как они отнесутся к тому, что она «изволит венчатца царским венцом». Глава Стрелецкого приказа собрал доверенных стрельцов у себя дома и поведал им о планах царевны. Стрельцы заявили, что они тому делу «помогать рады» и готовы подать челобитную. Однако челобитной так и не последовало. Шакловитый объяснил это тем, что царевна сама отказалась от нее, «чтоб то не было братьям ее государским, великим государям, во гнев и в бесчестье». Последние слова — не более как стремление Федора Леонтьевича выгородить царевну и себя перед судьями. «Честь» братьев менее всего беспокоила регентшу. Главная причина отказа — более чем прохладное отношение к ее планам стрельцов. Ведь одно — разговор в доме Шакловитого с прикормленными стрельцами и совсем другое — обсуждение планов венчания в стрелецких слободах. А здесь хорошо помнили о том, как регентша расплатилась со стрельцам за все, что они сделали для нее в дни майского
Была еще одна причина, заставившая Софью отложить диалог со стрельцами. Софья понимала, что вопрос о царском венце придется решать не только в полках. Чтобы превратить свои мечты в реальность, ей необходимо было заручиться поддержкой элиты. В этом направлении и были продолжены усилия.
В конце 1688 года к Константинопольскому патриарху отправили грамоту с просьбой поддержать венчание царевны на царство. Обращение было отчасти вынужденное — свои Софье отказали. Патриарх Иоаким, узнавший о намерении правительницы, заявил, что «не по правилам Святых Апостол и Святых отец, чтобы при живых двух царях и третью особу женского пола на царство короновать».
Позиция патриарха, симпатии которого склонялись на сторону младшего царя, была серьезным препятствием для планов царевны. Ее сторонники грозились: «Мы от сего нашего патриарха ни благословения, ни клятвы не ищем, плюнь-де на него», — но ничего поделать не могли, ведь патриарх благословлял и венчал на царство. Осталось только обойти Иоакима, обратившись к восточным патриархам. Но и здесь Софью поджидала неудача. Ни один из восточных патриархов не пожелал рисковать — просчет грозил обернуться утратой щедрых милостыней, получаемых из Москвы. Разумнее казалось дождаться исхода борьбы царевны с братом. Возможно, награда в этом случае будет и не столь значительной — трудно ли присоединиться к победителю? — зато игра получалась беспроигрышной.
Уклончивая позиция лукавых греков заставила забыть о венце. Но это не значит, что правительница от него отказалась навсегда. Просто усилия были вновь перенаправлены на другое — подготовку нового похода в Крым.
На этот раз были учтены печальные уроки похода 1687 года. По маршруту движения армии были устроены склады с провиантом и снаряжением. Чтобы не допустить поджоги, выступили раньше, до того, как степное солнце выжжет траву. Поэтому ратных людей подняли на службу ранней весною, по талому снегу, что всегда вызывало недовольство и ропот. Тем не менее в начале апреля 1689 года армия, возглавляемая все тем же Голицыным, выступила в поход. Уже с мая начались первые столкновения с крымскими ордами. От наскоков степняков отбивались строем, «испанскими рогатками» и дружной стрельбой. 20 мая дошли до Перекопа — земляной крепости, перерезавшей Крымский перешеек. Здесь и произошли события, вызвавшие у многих участников похода недоумение и, главное, во многом предопределившие падение царевны Софьи. Потоптавшись несколько дней перед Перекопом, Голицын неожиданно повернул обратно. Случившееся требовало объяснений. Они появились — от официальных до неофициальных, или, попросту, слухов. Главный из них, очень убедительный для русского уха — подкуп боярина: будто бы Крымский хан прислал Голицыну бочонок золота, который и решил все дело.
Современные историки не склонны верить этому оговору. Чаще всего выдвигается другое объяснение странностей в действиях «великого канцлера». Избегавший риска Василий Васильевич предпочел переговоры сомнительным по своему исходу боевым действиям. Он потребовал от крымцев освобождения русских пленных, прекращения набегов и отказа от ежегодных поминков (подарков), трактуемых в Бахчисарае как выход-дань. Голицын считал, что выполнения этих требований достаточно для того, чтобы презентовать себя в Москве как победителя «басурман». Крымцы на посольские пересылки пошли, но, как оказалось, лишь для того, чтобы выиграть время. А время неумолимо работало на них. Изнуряющая жара вкупе с отсутствием пресной воды — колодцы были предусмотрительно завалены мертвечиной — превращали перекопский лагерь в черноморский филиал ада. Пока ждали исхода переговоров, люди теряли силы, болели от солоноватой воды (той было в изобилии). Каждый день ослаблял русско-украинское войско. В итоге, потеряв напрасно время в бессодержательных разговорах, Голицын повернул назад. Исход второго Крымского похода вновь оказался не таким, каким его желали видеть в Кремле. Разумеется, окружение правительницы и на этот раз поспешило выдать черное за белое. Однако сделать это было много труднее, и не только потому, что воспоминания о ранах и тяготах похода были еще свежи в памяти его участников. На этот раз сторонники Петра поспешили обрушиться с обвинениями: чтобы свалить или хотя бы пошатнуть положение правительницы, они готовы были даже преувеличить масштабы неудачи.
Преображенское давно жило в ожидании неизбежного столкновения с Софьей. И не просто жило, готовилось, вербуя сторонников — всех обиженных и обойденных, собирая случаи злоупотреблений правительства, злорадно муссируя слухи о романах царевны. Иногда дело доходило даже до стычек, инициатором которых выступал Петр. Его особенно уязвляло участие Софьи в придворных и церковных церемониях. Ранее это было совершенно немыслимо для царевен. Софья же не просто участвовала, она, к возмущению сводного брата, стремилась занять место, отведенное в церемонии монарху. Петр усмотрел в этом намерение присвоить не принадлежавшие правительнице царские прерогативы. Подозрение было близко к истине. Софья вполне сознательно ломала старые стереотипы, приучая подданных к тому, что она, соправительница, наравне с царями участвует в придворных и церковных торжествах.