На пути к Полтаве
Шрифт:
Небрежение к общепринятому находило свое выражение даже во внешнем виде героев. Оба государя мало беспокоились по поводу того, как они выглядели, во что одевались и какое производили впечатление. Одевались, как удобно, выглядели так, как выглядели, бросив взгляд утром в зеркало, а затем надолго забыв о его существовании. Английский дипломат Томас Вентворт (Уэнтворт) и француз Обри де ля Мотрэ оставили описания «готского героя». Карл XII статен и высок, «но крайне неопрятен и неряшлив». Черты лица тонкие. Волосы светлые, засаленные, не каждый день знавшиеся с гребнем. Любимая одежда — мундир шведского рейтара и высокие сапоги со шпорами. То был вид человека, ежеминутно готового по звуку трубы усесться в седло и двинуться в поход. Однако у этого человека у постели всегда лежит Библия.
Внешний вид Петра I хорошо знаком российскому читателю по многочисленным изображениям и памятникам. Высок, долговяз (оттого не любит ездить верхом),
Манеры государей не отличались изысканностью. Карл, по замечанию Вентворта, «ест, как конь», размазывая масло по хлебу большими пальцами. Из любимых яств — поджаренное сало и пиво. Вина король не переносил. Сервировка стола была под стать пище: за общим столом подавались серебряные приборы, в одиночестве Карл предпочитал пользоваться жестяной. Впрочем, король не любил есть на людях.
Незамысловатость королевских манер шла от солдатского бивака — любимого места пребывания. Эта казарменная простота импонировала армии. То огромное, почти завораживающее влияние Карла XII на солдат складывалось не только из побед и доблести «северного льва», но и из подобных, греющих армейскую душу грубоватых жестов. То был всеми принятый и понятный знак — я свой, во всем свой. К этому надо добавить щедрость Карла, не скупившегося вознаграждать своих солдат и офицеров. Ни одно победоносное сражение не оставалось неоцененным. Монеты разного достоинства и чеканки сыпались в карманы подчиненных строго в соответствии с чином и проявленной доблестью. И это — помимо жалованья и военной добычи, имевшей свойство прилипать к войскам победоносным, каким долгое время оставались скандинавы (открытое мародерство королем не поощрялось). Ну, как после этого не боготворить такого щедрого и доброго вождя, пребывавшего в постоянной заботе о своих товарищах по оружию? Не случайно, рассеивая в очередной раз даже не планы, а робкие мечты близких женитьбой остепенить неугомонного короля, Карл писал: «…Я должен признаться, что женат на своей армии, на добро и на лихо, на жизнь и на смерть». Несомненно, брак был заключен по любви. Вот только любовь оказалась больно кровавой и, как оказалось, несчастной для «супругов»…
Палитра петровских манер была, кажется, несколько разнообразнее. Ее диапазон — от любезности до невероятной жестокости, давшей повод Л. H. Толстому назвать царя «осатанелым зверем». Между тем Петр — лишь порождение своей эпохи, замешанной на жестокости и грубости. Он, по словам А. С. Пушкина, «совершенно сын своего века в исполнении, в мелочах и в правах». Понятно, что этот аргумент не может быть основанием для оправдательного вердикта. Но здесь по крайней мере присутствует попытка понять, отчего в деяниях монарха-реформатора было так много жестокости, осознаваемой Петром как неотъемлемая часть царственного долга.
В отличие от Петра Карлу не пришлось совершать жестокие поступки, сравнимые с массовыми казнями стрельцов. Шведские историки даже отмечали его решение запретить применять во время судебного следствия пытки — король отказывался верить в достоверность показаний, выбитых силой. Факт примечательный, свидетельствующий о различном состоянии шведского и российского общества. Однако чувство гуманизма в соединении с протестантским максимализмом носило у Карла избранный характер. Оно не мешало ему чинить расправы над русскими пленными — их убивали и калечили, как убивали польских, белорусских, великорусских и украинских крестьян, поднявших руку на захватчиков. Иногда и этой вины не надо было. Могли мучить и казнить для острастки, чтоб другим неповадно было.
Здесь нельзя не вспомнить о казни в октябре 1707 года знаменитого Паткуля, некогда бывшего шведского подданного, одного из инициаторов Северного союза, принятого впоследствии на русскую дипломатическую службу. Паткуля выдал Карлу XII Август. Тот же, съедаемый жаждой мести и желанием уязвить и унизить царя — Паткуль на тот момент был царским послом, — устроил «ругательную [т. е. позорную. — И.А.] казнь». Паткуля сначала колесовали, перебив шестнадцатью ударами позвоночник и конечности, затем в четыре (!) удара отрубили голову. Регламент казни утверждал лично Карл. Поскольку же король хотел заставить несчастного Паткуля как можно дольше страдать — дробить кости следовало неспешно, отрубать понемногу, — то действия распорядителя казни были признаны излишне «милосердными». За это офицера по приказу Карла судили и разжаловали.
Упомянутые
Оценивая поведение двух государей, современники были снисходительнее скорее к Петру, чем к Карлу. От русского монарха иного и не ждали. Грубость, жестокость и бесцеремонность Петра для них — экзотика, которая должна была непременно сопутствовать поведению повелителя «варваров-московитов». С Карлом сложнее. Карл — государь европейской державы. А пренебрежение манерами непростительно даже для короля. Между тем мотивации поведения Петра и Карла, как уже отмечалось, были во многом схожи. Карл отбросил, Петр не перенял то, что им мешало.
Оба отличались трудолюбием. Карл унаследовал это качество от отца, ставшего для юноши идеалом монарха. День Карла XII заполнялся трудами и хлопотами. Чаще всего это были ратные заботы, многотрудная бивачная жизнь. Но даже когда наступало временное затишье, король не позволял себе послаблений. Поднимался рано, разбирал бумаги, а затем отправлялся с инспекцией в полки или учреждения. Привычка Карла не отстегивать шпоры родилась не от невоспитанности, а от готовности в любой момент вскочить на коня и мчаться по делам. Король это не раз доказывал. Самая впечатляющая демонстрация — многочасовая скачка Карла из Бендер к реке Прут, где турки и татары окружили армию Петра. Не вина короля, что ему пришлось довольствоваться известием о подписании русско-турецкого перемирия и столбами пыли над колоннами уходивших восвояси войск Петра. Царю помог случай, или, что, по сути, одно и то же, опоздавшему Карлу не повезло с «капризной девкой Фортуной». Не случайно ее изображали в XVIII столетии с бритым затылком: зазевался, не схватил вовремя за волосы — поминай, как звали!
Трудолюбие Петра стало предметом национальной гордости. Сам Петр придал ему дидактический характер. «Врачую свое тело водами, а подданных — примерами», — объявлял он в Олонце на марциальных источниках, глотая побуревшую от избытка железа воду. Во фразе ударение делалось на воду — Петр был несказанно горд открытием собственного курорта. История справедливо перенесла ударение на вторую часть. Царь в самом деле преподал подданным пример неустанных и бескорыстных трудов на благо Отечества.
В восприятии современников трудолюбие обоих государей, естественно, имело свои оттенки. Карл прежде всего рисовался как король-герой, помыслы и труды которого вращались вокруг войны. Петр разнообразнее, его «имидж» более полифоничен. Приставка «воитель» реже сопутствуют ему. Его интересы шире. Он владеет многими ремеслами — историки даже путаются в их количестве. Он носится по стране, приказывает, объясняет, понукает, бранится, рукоприкладствует, хвалит и наказывает. Кажется, что он постоянно хватается за множество дел, бросает их на полпути, чтобы тут же заняться другими. Однако проходит год-другой, и оказывается, что брошенное дело вовсе и не брошено, оно сдвинулось, обстроилось, обрисовалось контурами. Да, конечно, этих контуров оказывается так много, что они за краткостью человеческой жизни не доводятся Петром до совершенства. Но что делать, если ситуация такова, что нельзя сосредоточиться на чем-то одном и надо хвататься за все сразу? Амплуа Петра — монарх, но монарх многоликий не в смысле лицемерия, а в смысле проявления: он и адмирал, и полководец, и генерал-фельдцейхмейстер, и генерал-провиантмейстер, и корабельный обер-мастер, и даже «крайний судия».
Трудолюбие Петра и Карла — оборотная сторона их природной любознательности. В истории преобразований пытливость царя выступала своеобразным «первотолчком» и одновременно perpetuum mobile — вечным двигателем реформ. Действительно, приходится восхищаться неиссякаемой любознательностью этого человека, не утраченной до самой смерти способностью удивляться.
Любознательность Карла более сдержанна. Она лишена петровской пылкости. Отчасти в этом сказывались различия в образовании. Последние трудно сравнивать, потому что они были отличны по самому типу. Отец Карла XII, лично разрабатывая для сына программу светского и религиозного обучения, руководствовался европейскими образцами. Воспитатель принца — один из самых толковых чиновников, королевский советник Эрик Линдшельд, учителя — будущий епископ, профессор теологии из Упсальского университета Эрик Бенцелиус и профессор латыни Андреас Норкопенсис. Современники отмечали склонность Карла к математическим наукам. Это дарование было кому развивать, ведь наследник шведского престола общался с лучшими математиками.