На пути в академию
Шрифт:
— Ну и в третьих, каждый из деканов факультета задаст вопросы или проверит вас своими тестами. Да, совсем забыл сказать. Я имею честь быть деканом боевого факультета, если у вас возникли вопросы по поводу нахождения здесь пяти, а не шести человек. Так что, здесь всё правильно, и больше никого в зал мы приглашать не будем. Вам всё понятно, уважаемый идальго?
— Да!
— Ну и замечательно. Уважаемая комиссия, вы уже ознакомились с этим, весьма любопытным, рекомендательным письмом?
Дождавшись утвердительных кивков от всей комиссии, ректор также удовлетворенно
— Ну что ж, приступим. Присаживайтесь за стол. Посмотрите, на нём лежит бумага и чернила. Опишите свои впечатления об адмирале пиратов Генри Моргане. Прошу! — и он сделал приглашающий жест в сторону стола, на котором было заранее разложено всё необходимое.
Приблизившись к столу и опустившись на изящный стул, я уставился взглядом в чистую бумагу, пытаясь собраться с мыслями и излить своё мнение. Писать и читать по-испански я умел. Это навыки мне достались от предшественника, да и собственные знания имели место быть. Соединившись вместе, они давали мне возможность осуществить задуманное. Но вот, я иногда путал английское написание с испанским. Требовалось унять волнение и сосредоточиться на задании.
Макнув гусиное перо в чернильницу, я тут же поставил на чистом листе большую кляксу, и незамедлительно услышал разочарованный вздох комиссии. Тихо чертыхаясь про себя, я отложил остальные чистые листы, чтобы не пачкать их, и стал экспериментировать на уже испорченном. Комиссия терпеливо ждала, внимательно наблюдая за моими художествами.
Я стал стараться и, тыкая периодически пером в чернильницу, пытался добиться, чтобы капли чернил не срывались на бумагу, и выводил испанские буквы, складывающиеся в слова и предложения. Наконец, убедившись, что у меня стало получаться писать без клякс, я отложил грязный лист и придвинул к себе чистый.
Медленно и старательно выводя буквы, я помогал себе языком, высунув его кончик, не замечая этого, погруженный в работу. Постепенно задание захватило меня, а воспоминания о Моргане захлестнули с головой, и я стал писать всё быстрее, пока не закончил. Подняв налитые кровью глаза на комиссию, я встал и, зажав лист бумаги с описанными впечатлениями, отдал его в руки ректору.
Одна из женщин, сидящих за столом, подняла голову и весьма пристально посмотрела на меня, видимо, пытаясь разобраться в моих эмоциях.
Рассматривая текст написанного, ректор произнёс.
— Достойно, конечно, далеко от идеала и почерк рваный, но мы ожидали худшего, — он передал листок членам комиссии, — не так ли, уважаемая комиссия? Ага, значит, все со мной согласны! Дон Андрес, вы сможете более внимательно прочитать этот опус чуть позже, — одёрнул он человека, буквально уткнувшегося в моё описание известного пирата.
— Да, я совсем забыл представить вам членов уважаемой комиссии. Слева от меня сидит декан факультета целителей Эстель ван Дебреген, — и он показал на женщину, которая так внимательно рассматривала меня.
Это была смуглая, худощавая женщина, среднего возраста, темные волосы которой были аккуратно уложены в затейливую причёску. Ее отличала безупречная осанка, а выражение милого, но строго лица выдавало образованную, элегантную женщину. Блеск пронзительных зеленых глаз невольно притягивал внимание к их обладательнице. Почувствовав на себе мой взгляд, она молча кивнула головой и продолжала невозмутимо рассматривать меня.
— Следующей за ней, юноша, вы видите декана специалитета, Мариз де Брийон, — отвлёк меня от целительницы ректор академии. И я послушно перевёл взгляд на следующую женщину. Это была пухлая натуральная блондинка, с голубыми глазами, примерно того же возраста, что и целительница. Её глаза также были внимательны и умны, как и у целительницы, а в движениях эта женщина была порывиста и нетерпелива, о чём говорили её руки, которыми она постоянно что-то делала.
— Декан факультета инквизиции и экзорцизма Роберто Беллармини, — представил нового человека ректор.
Ну что тут сказать, не хотел бы я с ним встретиться где-нибудь в пыточной. С этим тщедушным человеком, обладающим чёрными, как уголь, глазами фанатика, длинными чёрными волосами и тонкими пальцами пианиста. Его жесткий взгляд выдавал полностью уверенного в себе человека.
— Ну, и декан факультета, на который вы планируете поступать, Андрес де Элисондо. И мы встретились взглядом с коренастым мужчиной, обладающим тёмно-русыми волосами, широким волевым лицом и внимательными, даже злыми, светло-серыми глазами.
— Вы видели лично Генри Моргана? — неожиданно спросил он.
— Издалека, — сразу ответил я ему.
— А кого ещё из главарей этих… флибустьеров вы видели?
— Попав к пиратам, я перепродавался многим из них. Но дольше всего я пробыл в плену у Гнилого Билла и Гасконца.
— Да, я слышал о них, — кивнул головой декан моего будущего факультета.
— Гнилой Билл мёртв, — посчитал нужным я добавить.
— Да, в самом деле?
— Да, я видел, как его убили.
— И как это произошло?
— Его застрелили!
— Да?
— Да, в абордажном бою.
— Мы отвлеклись от темы, — прервал наш диалог ректор, — возьмите эту книгу, зачитайте вслух её текст и объясните нам афоризм, ну например, под номером сорок.
И мне был вручен увесистый талмуд. Этой книгой оказались «Максимы» Франсуа де Ларошфуко, издания тысяча шестьсот шестьдесят пятого года. Книга оказалась на французском языке. Сначала я даже не понял этого, а когда осознал, то бросил взгляд на стол, где лежал ещё один экземпляр книги, но в другой обложке, и с надписью на испанском.
Мне было дано самое несложное задание, объяснить самый «простой» афоризм, под номером сорок. «Одних своекорыстие ослепляет, другим открывает глаза» — так он звучал, но это ещё надо было прочитать и понять! Ведь книга была написана на французском языке.
На несколько минут я задумался. Вроде, пока ничего сложного и не было, но эти абсолютно простые вопросы ставили меня в тупик. Пришлось лихорадочно размышлять, чтобы не ударить в грязь лицом перед комиссией. Но больно уж подозрительно было мне предлагать книгу на французском языке, французского же писателя. Ведь я испанец.