На пути в академию
Шрифт:
— Ваши манеры отвратительны, идальго, и в моём дворце вам бы уже давно указали на выход. — высокомерно заявила маркиза.
— Хорошо, что я не в вашем дворце, маркиза, и даже не в вашем, графиня, мне там просто нечего делать. Я моряк и не знатен, чтобы постоянно праздно проводить своё время на суше. Мне не до развлечений, этот мир слишком много мне задолжал.
— Какой вы оказывается, идальго, нам с Мерседес никогда не понять вашей занятости, и да, вы правы, море не для женщин, нам и здесь хорошо.
— Несомненно, сеньориты! Многих моряков всегда
— Хм, — одновременно хмыкнули обе и перевели опасный разговор на другую тему.
— Понятно! Скоро закончатся экзамены, и куда ты, Эрнандо, поедешь на каникулы? — с кажущейся участливостью спросила маркиза.
На это ответить мне было, действительно, нечего. А куда я поеду? Да никуда! Мне некуда ехать. Даже Винсенте уезжал на каникулы погостить со своей сестрой к барону Пересу, у которого было большое поместье, где-то недалеко от границы с Португалией.
А мне и податься некуда, да и деньги имеют свойство заканчиваться. То здесь реал, то там десять. Благо в академии обучение было бесплатным, но одежда и обувь были свои. Я молчал, не зная, как ответить девушкам.
— Вот видишь, Мерседес, ему и поехать некуда, он же сирота, а из-за его плохих манер, даже этот мужлан и пьяница барон Перес к себе не пригласил!
Мерседес в ответ на слова подруги только издевательски рассмеялась, её смех подхватила и Элеонора. Кровь бросилась мне в лицо, сил сдерживаться почти не осталось. Рука непроизвольно сжалась на эфесе сабли. Подавшись вперёд, я в упор посмотрел на обеих девушек, одетых в богато украшенные длинные платья, затем резко развернулся и, размашисто шагая, быстро направился к выходу.
От такой правды, брошенной в лицо этими напыщенными девицами, хотелось разрыдаться, как в детстве, навзрыд, а потом прижаться к матери и пожаловаться на этот мир.
Но у меня не было матери, и не было отца, и не к кому было прижаться или поделиться своим горем. Но эмоции куда деть? Самое страшное было то, что эти сеньоры были правы, мне действительно некуда было податься, совсем.
Ноги привели меня на задний двор, где хранился всякий хлам. Присев на камень, оставшийся, наверное, ещё с момента постройки здания, я пытался успокоиться, но всё было напрасно. Горькая обида захлестнула меня изнутри, не давая сердцу успокоится. Слёзы бессилия потекли по лицу, чтобы скрыть их, даже от себя, я встал и шагнул к куче рухляди.
С тихим шелестом вылетела из ножен абордажная сабля.
— Стервы, ведьмы, ненавижу! Ярость требовала выхода, и безумие накрыло меня с головой. Сабля, совершив полукруг, обрушилась на хлам, разбивая его в щепки. Скрежет железа о камень, треск разрубаемого дерева и моё горячее в ярости дыхание заполнили все уголки заднего двора.
Вновь и вновь поднимался и опускался клинок, разбивая в труху всё, что попадалось мне под руку. Вновь и вновь я кричал в ярости, разрубая и громя всё вокруг. Очнулся я от того, что кто-то положил руку мне на плечо.
— Успокойся, Эрнандо. Жизнь тяжела, но не стоит отчаиваться. Пройдут года, утихнут эмоции, и ты будешь вспоминать все с тихой грустью, поверь мне, старику.
Оглянувшись, я увидел привратника Диего. Его, обычно жёсткие, чёрные глаза сейчас с участием смотрели на моё грязное от пыли, пота и слёз лицо. Эти слова словно вытащили пробку из мешка моей ярости и обиды. Отчаянье, злость, гнев, всё сразу ушло, ничего не оставив, кроме усталости.
— Скажи, Диего, я могу работать сейчас лоцманом? — задал я ему вопрос.
— Да, никто не запрещает студиозам зарабатывать деньги на каникулах. Если у тебя есть знания и опыт, то почему нет! А если ты любишь море, то только туда тебе и дорога. Всё равно, в пустых стенах академии тебе будет тяжело оставаться.
— Спасибо, Диего, я никогда не забуду твоей помощи.
— Не стоит разбрасываться такими словами, идальго, ведь я могу и попросить тебя о ней.
— И вы получите её, благородный сеньор.
— Хорошо. Тебе, наверное, уже пора, Эрнандо.
— Да, благодарю вас, мне пора, — и я направился в своё крыло, умываться и обдумывать дальнейшие планы на каникулы.
Мерседес и сама не ожидала, что они столкнутся с Эрнандо в коридоре. Она давно хотела его увидеть, чтобы поругаться с ним. Долгое молчание и отстранённость тяготили. Ей хотелось увидеть объект своей ярости и ревности и вдоволь поиздеваться над ним, но, не переходя грани приличия. В этом ей, очень кстати, помогла её закадычная подруга, маркиза де Тораль.
Увидев идальго, внезапно возникшего перед ними, они мгновенно собрались и пустили в ход своё самое безотказное оружие — ехидство и насмешки. Эффект превзошёл все их ожидания.
Заметив подруг, Эрнандо растерялся. Их неудобные вопросы быстро поставили его в тупик. Теперь его следовало морально добить, и Элеонора мастерски справилась с этой задачей, унизив идальго, показав его низкий социальный статус и ненужность для других людей.
Мерседес внимательно смотрела за его реакцией, но тот взгляд, который он бросил на них перед своим уходом, оставил послевкусие горечи больной совести. В этом взгляде сосредоточилось всё — беспомощность, обида, разочарование, гнев, и последним чувством, мелькнувшим в его глазах, была ненависть.
Девушка вздрогнула от этого воспоминания. Элеоноре было всё равно, она немного испугалась идальго, но уже давно и забыла об этом. А в сердце Мерседес поселилось неясное чувство неправильности своих слов. Так не должна поступать благородная донья. Она не имеет право унижать того, кто и так изо всех сил борется за жизнь, принимая её такой, какая она есть.
А это чувство наивной беспомощности, что промелькнуло в глазах юноши, так может смотреть только щенок, которого выкинули просто так из дома. Это резало её сердце сильнее, чем его ненависть. — За что? — читалось в его взгляде. И действительно, за что она так с ним поступает. Ведь он не ровня ей, ни по богатству, ни по статусу.