На пути в Халеб
Шрифт:
Винницкий утвердительно кивнул.
— Я писал ей письма, то есть ходил на рынок к турку-писцу, поскольку на каком языке я мог ей писать? Так миновал месяц, а может, два. Однажды, когда я проходил мимо ее дома, вышел привратник и еще двое мужчин. Он что-то им рассказал. Когда они приблизились ко мне, я прислушался к разговору. Из того, что говорил привратник, я уловил одно: что она уехала на полгода. До чего возненавидел я этих людей! Я вспоминал тот бал, который наблюдал через окно — женщин в вечерних платьях, мужчин с орденами, консулов, офицеров, путешественников, богатых купцов, — и думал: кабы знать все о небесах, они бы приблизили меня к ней. Не прошло недели, как я поведал о своем желании «узнать про небеса» чиновнику из компании «Кук» — его я однажды пригласил к нам на пасхальный седер. Он не понял меня как следует. Ладино в сравнении с испанским — язык притчей, язык умного, сообразительного ребенка, но всего лишь ребенка. Да и этого языка я толком не знал. Тот понял, что мне надобна элементарная книга о Солнечной системе, и принес мне такую, с математическими
С той ночи я часто приходил созерцать небеса, а когда иностранец собрался к себе на родину, я купил у него телескоп. Это был маленький прибор, и, покуда я не приобрел два больших, он мне верно служил. Дядя сдал внаем нашу лавку, продал дом, моя жена работала в дядиной гостинице. Со временем я начал получать публикации астрономических обществ и больших обсерваторий. Тогда многие занимались математикой и астрономией, и, скажу вам без ложной скромности, я уже мог на равных, не стыдясь, принимать участие в подобной работе, поскольку я так трудился, что подчас у меня возникало ощущение, будто моя черепушка надрезана, как корка апельсина, и мозг оголен. Я часто недомогал, и что меня попросту добивало, так это птичьи познания в физике, химии и астрономии. Астрономия оставалась для меня узкой областью, вокруг нее царила тьма. Я выполнил кое-какие математические расчеты для Персиваля Ловелла, который назвал меня «маленьким Спинозой из Яффо» — из-за моего несуразного английского. Короткие фразы в несколько слов, подобные уравнению, — вот все, что я мог позволить себе, дабы не обнажать свое безграничное невежество. Он был ко мне благосклонен и даже пригласил приехать к нему в Флагсгаф, но я, понятно, отказался, чтобы не опозориться. Особенно меня поразила тогда история наблюдений за Ураном. Многие интересовались Ураном, не представляя, что это планета, «смотрели не видя». Вот и я тоже стал часто разглядывать небеса. А заодно — писать книгу, которая попала вам в руки. Уже не помню, почему позднее я стал отрицать наличие жизни на Венере и на Марсе. В ту ночь, когда я написал это, я вдруг очнулся с сердцебиением и услышал странные мелодичные звуки, которые казались мне почему-то зелеными. Эти звуки несли в себе как бы предупреждение об опасности. В их нарастающем вое я слышал непонятные слова, которые произносились напористо и враждебно и ужасно мучили меня. Так повторялось из ночи в ночь. Поначалу я думал, что этот вой доносится с улицы, от соседей, но потом догадался, что это вопиют голоса жителей Венеры и Марса, которые терзают меня за то, что я отрицаю их бытие. Что я мог поделать? Не вычеркивать же написанное. Это опустошило бы мою будущую книгу — эту молекулу в веществе гигантской человеческой памяти, как я тогда с гордостью думал. Эти злобные звуки не переставали донимать меня до тех пор, пока однажды ночью я не приписал: «Возможно». То есть, возможно, там нет жизни. Но когда спустя несколько ночей эти звуки умолкли, я вычеркнул слово «возможно».
— А что же произошло со «Светом Вселенной»?
— Однажды, — начал Альбо и, достав из кармана брюк расческу, с виду напоминающую сардину, провел ею по усам. — Однажды, — продолжал он, — привели в порядок двор, посадили там молодые деревья и кусты, привезли цветы в горшках и покрасили прутья забора черной краской, а их острим — синей, И как-то раз, стоя перед воротами, я увидел, как во двор вошел часовщик, который полировал для меня линзы. Он был очень богатым и тем вызывал мое отвращение. Я был молод и убежден, что богач — это тварь, целиком состоящая из мрака, мяса и разврата. «Мой юный господин, — ответил он, когда я спросил его о ней. — Эта женщина — ангел. Я не люблю транжирить свои деньги, но должен признать, что нет таких денег, которые пожалел бы за Нур Джи’ан». Все это было давно… Спустя месяц я явился к нему и попросил, чтобы он взял меня с собой. И вот что я вам скажу: любил
Альбо отпил воды из стакана, приглушенно вздохнул и прикрыл веки. Винницкий увидел, что из дома вышла сиделка и направилась к ним.
— Как ты себя чувствуешь, Эзер?
— Устал немного, — ответил старик.
Сиделка взглянула на Винницкого, и тот встал. Альбо слабо, почти неощутимо пожал его руку. Уже оказавшись на улице, Винницкий вдруг спохватился, что не спросил старика о самом главном, и вернулся.
— Не могу уйти, не спросив вас, господин Альбо: почему вы выбрали именно астрономию, после того как впервые увидели эту красавицу на балу?
— Случайно, — ответил он. — Я ведь упомянул о своем дяде, что содержал гостиницу. Сижу я как-то рядом с ним за стойкой, входит в гостиницу офицер в мундире английского колониста из Индии или какого-то другого места в Азии. Он спросил о чем-то, и дядя указал на человека, сидевшего к нам спиной, чье длинное пальто было брошено на подлокотник кресла. Военный подошел к тому человеку, положил руку на его плечо и сказал:
— «Астрономер ройал»?
Сидящий обернулся, и оба они рассмеялись.
— «Астрономер ройал»?
— Возможно, то была родственная или дружеская шутка, а возможно, то был любитель вроде меня из какого-нибудь захолустья.
Винницкий исполнился глубокого сочувствия к этому старику, сидящему на грубом самодельном стуле, и от неловкости задал дежурный вопрос:
— Как вы себя теперь чувствуете?
Старик, кажется, понял все, что происходило в эту секунду в душе Винницкого. Он задумался, затем хлопнул сиделку по ладони и ответил:
— Думаю, вы приехали вовремя, если желали со мной поговорить. Через несколько дней я ложусь на операцию в больницу. Полагают, что я ни о чем не подозреваю, но я достал книгу в библиотеке и знаю, что не выйду оттуда или выйду в бессознательном состоянии, что, в сущности, одно и то же.
— И не стыдно тебе так говорить? — воскликнула сиделка.
— Могу ли я хоть чем-то помочь вам, господин Альбо? — спросил Винницкий.
Альбо глотнул воды из стакана и слегка покачал головой.
— Встречи возможны лишь на одно мгновение, на крошечную долю секунды, — проговорил он.
— Пойдем в дом, — приказала сиделка.
— А что слышно с небес? — спросил Альбо.
Винницкий приготовился было к репортажу, но старик вновь побледнел, поморщился и сомкнул веки.
Сиделка проводила Винницкого до калитки. Спустя минуту он был на главной улице поселка. Машина кофейной фабрики остановилась напротив дома Альбо, водитель вылез из кабины, держа в руке два пакетика кофе. Сиделка, все еще стоявшая у калитки, что-то коротко сказала ему, и он положил оба пакетика обратно в кабину.
Автобус останавливался на каждой остановке, было очень душно.
— Ну, что же это оказалась за птичка? — спросила Сима из-за двери ванной комнаты.
Но Винницкий не ответил. Он не спеша протирал уши кончиком полотенца.
— Его именем следует назвать астероид, — отозвался он наконец.
Три миниатюры
Пер. З. Копельман
К.
Когда подошла моя очередь, я протянул в окошечко кассы две банкноты. Я тихонько насвистывал. Мне было весело от приятного предвкушения. «Дон Жуан». Я всегда любил эту оперу и знал ее почти наизусть. А какие певцы! Однако кассир сердито оттолкнул мои деньги и сунул мне в руки черную шляпу с широкой тульей и непомерно длинный шарф, указывая при этом на низенькую дверцу. С чувством неловкости я надел шляпу и обмотал шею шарфом, концы которого свесились мне до самых колен. «Вход только для актеров!» В коридорчике было темно. Неожиданно я оказался на сцене в ряду каких-то людей — судя по всему, актеров. Рассеянно я принялся оглядывать зал, но вместо публики увидел массивную скалу. В это мгновение на левой кулисе заплясали солнечные зайчики, и два огромных негра с Берега Слоновой Кости и белая девочка взошли на сцену и торжественным шагом двинулись вдоль стоявших тут людей, среди которых, напомню, находился и я. Поравнявшись со мной, эти трое остановились. Великаны подняли девчушку, и она отвесила мне две пощечины — по левой и правой щеке. И ведь такая прекрасная опера! Как видно, мне не повезло.
Отдых в пути
Я шел проселочной дорогой неподалеку от поселка Модиин и как раз собирался отдохнуть, когда внимание мое привлек густой шорох пшеничного поля. Порыв ветра качнул колосья, и я увидел белые волосы сидевшего спиной ко мне старика. Его руки были сложены на коленях, а сам он выглядел таким древним, согбенным и несчастным, что я направился к нему с намерением спросить, не требуется ли помощь. Но, подойдя ближе, я почувствовал, как непонятный страх охватывает меня. Теперь человек уже не казался таким дряхлым, и волосы его золотились ярче пшеницы. Он услышал мои шаги и медленно повернулся ко мне лицом, которое оказалось молодым и загорелым. Все так, чутье не обмануло меня! То был Иосиф Флавий. Он пристально посмотрел на меня и сказал: «Началась Иудейская война».