На пути в Халеб
Шрифт:
Ресторан открывался лишь в одиннадцать, но уже с полвосьмого у дверей начинали собираться рабочие. У Хентшеля были ключи от главного входа.
То, что произошло потом, Ханану не совсем понятно, но дело было примерно так:
Исмар простоял целую ночь с биноклем в руках на третьем этаже гостиницы. В пять утра (Хентшелю было велено явиться в пять тридцать) в гостиницу вошли четверо вооруженных мужчин. Исмар бросил последний взгляд на ресторан и собрался уходить, чтобы предупредить Хентшеля. Он повернул ключ, но дверь оказалась запертой снаружи. Она лишь чуть-чуть приотворилась, словно ее сдерживал железный прут.
— Ни с места! —
Исмар кинулся к окну. Из двух пожарных машин неспеша поднимались к его этажу раздвижные лестницы. На тротуаре стояла бронированная машина с установленным на ней зенитным орудием. Исмар поспешил в ванную, но там окна не оказалось. Он распахнул дверь, навалившись на нее всем телом, и пулеметная очередь прошила его насквозь.
Сообщение о смерти Исмара Леви появилось в разделе уголовной хроники и потонуло в рассуждениях о сведении счетов между воровскими группировками.
Среди бумаг, которые принес Ханан, была и газетная вырезка.
— Распишитесь под своими показаниями, — сказал Ной.
Ханан Леви расписался. Ной потянулся, зевнул и растворил окно.
— Теперь не беспокойтесь. Все будет в порядке.
Ханан сидел, скрестив руки на груди.
— Есть еще лист о тайнике оружия под некоей лачугой в лесу. Кроме Исмара, только один человек знал о его существовании.
Ной долго-долго разглядывал адрес.
— К нам это отношения не имеет, — сказал он. — Если позволите, я этот лист порву.
— Как хотите, — покорно отвечал Ханан.
— Интересно, как Кирхен выглядит сегодня.
— Я был там недавно, около двух месяцев назад. Тихое место. Милые люди.
— Ну, а сам-то город?
— Почти не осталось развалин, и некоторые говорят, что город стал даже красивее. Почти все восстановлено. В ратушу и городскую церковь заходят туристы.
Ной подозрительно взглянул на него, но на лице Ханана не было и тени горечи либо насмешки.
— А теперь, — сказал Ной, глядя на серый рассвет за открытым окном, — пожалуй, выпьем кофе.
— Спасибо, нет, — ответил Ханан. — У меня для утреннего кофе есть другое место.
Ной вышел на балкон и вдохнул свежий утренний воздух. Взглядом проводил Ханана, пока тот не скрылся за высоким фургоном грузовика, — сутулая фигура, сложенные за спиной руки.
Ной услышал, как моется в душе жена. Ни рассказ Ханана, ни бумаги Исмара не проливали света на эту историю, но можно было вернуть Камину вкус к жизни и закрыть, наконец, дело. В длинном обстоятельном письме комиссар полиции Эльсберга («Эгон Байер») утверждал, что путь Исмара Леви был усеян трупами, и даже если в ряде случаев доказать его вину невозможно, нет никакого сомнения в том, что он и его люди были замешаны во многих нераскрытых убийствах, а также грабежах и мошенничестве.
Ной снова заглянул в принесенные листы. Крупным почерком Исмара Леви было написано: «Чужаку и скитальцу, человеку без лица и без имени, находящемуся на пороге смерти, жалкая нормальная жизнь обывателя кажется завидным счастьем». Из вороха выпала фотография Исмара Леви, сидящего возле костра, над которым висел на треноге большой чайник. Чуть поодаль, среди колючей растительности и песчаных дюн, виднелась брезентовая палатка. Это и есть Исмар — просто неудачник, — подумал. Ной, сложил бумаги и убрал их в пакет.
Конец племени ямун
Пер. З. Копельман
Закат
Ямун жили в Сирии, хотя носили ливийское имя, и там оказались втянутыми в конфликт между турками и местными большими племенами. Они ненавидели турецких солдат, но избегали прямых столкновений с ними, пока однажды, вследствие раздора между кочевниками и вмешательства в их распрю турецкой армии, не напали на горной тропе на военный отряд и не сбросили в пропасть ценные пушки, доставленные из Дамаска. С тех пор ямун осмелели и дерзали нападать и на более крупные военные группировки турок.
Турки пытались сговориться с ямун с помощью влиятельных в тех краях вождей, а когда эти попытки провалились — оттого, что вожди, преследуя собственные цели, вместо переговоров прибегали к угрозам, — туда был послан Айгюн-бей, командир турецкого полка, особо отличавшийся в ведении горного боя. Восемь месяцев он преследовал людей племени ямун, одерживая одну победу за другой — у него и оружие было лучше, и солдаты поискусней. Ямун не отличались меткостью в стрельбе ни из ружей с длинными прикладами, ни из притороченных к седлу обрезов. Привыкшие нападать внезапно, они оказались неспособны к стратегии длительной войны. После решающего сражения, где ямун понесли тяжелые потери, племя покорилось и ушло далеко на юг, в Негев. Айгюн-бей оставил у себя несколько заложников, однако ямун и не думали сопротивляться.
В чуждых просторах Негева они поначалу жили в крайней нищете, но по прошествии нескольких лет стали совершать набеги на другие племена и кочевья, и мало кто мог состязаться с ними в разбое, несмотря на их малочисленность. Постепенно они занялись также сельским хозяйством, добычей соли и табачной торговлей. Но англичане положили конец их разбойничьим вылазкам, запретили ношение оружия и табачную торговлю, лишили дозволения собирать соль в окрестностях Содома и, навьючив верблюдов мешками с солью, возить ее на продажу в Рамаллу.
Элиша Циммер познакомился с несколькими молодыми людьми из племени ямун на раскопках древнего городища возле Беэр-Шевы, куда ездил в каникулярное время отдыхать от занятий математикой. То были тяжелые для ямун годы, и молодежь пришла в Беэр-Шеву в поисках работы. Один из них, Юнис, как-то пригласил Элишу в отцовский шатер, и Циммер полюбил бывать у них, слушать рассказы старика, давно забывшего и счеты, и честолюбивые надежды. В звуках его голоса поскрипывала аскетичная сухость пустыни. Элиша полюбил запах песка и пьянящее зрелище звездного неба. Вскоре он охладел к речам старика, которые напоминали ему суры из Корана, прекрасные под бескрайним небесным пологом, но скучно однообразные на фоне городской суеты. Другие бедуины относились к ямун враждебно и говорили о них с презрением.