На пути в Халеб

Цалка Дан

Библейский зоосад

Пер. Н. Зингер

Калман Орен (тот самый Коля Шишков, мальчик с белыми мышками с «Руслана») поглядел в зеркало. После развода лицо его сильно изменилось, стало мягким, млечным, слегка расплывчатым. Цветочная лавка была освещена красноватым, выигрышным для цветов, но отнюдь не для его наружности, светом. Он выбрал цветы и велел продавцу поместить в центр букета крупную красивую стрелицию, известную также как райская птица. Потом самолично обернул цветы. Цветочник Пиперно злоупотреблял серебряной фольгой и цветными лентами. Римона Коэн… две ее дочурки… при одной мысли о домике в Ромеме

на его лице вспыхнул румянец. Это был его последний шанс. Если Римона пожелает, он, быть может, еще вернется в страну живых, в край поцелуев и объятий; если же нет — все пропало навеки.

После развода Калман Орен вышел из доли в клинике для домашних животных, что в Немецкой колонии. Его компаньон, Нахум Лейзерович, — вот кто женился на его бывшей жене. Если бы тогда Брукнер не позвал его работать в Библейский зоосад, кто знает, как сложилась бы судьба. Оба его сына жили в Эйлате — новая порода. Калман был глубоко благодарен доктору Брукнеру и, само собой разумеется, очень высоко его ставил. Доктор Брукнер был автором одной из самых восхитительных книг в мире: «Животные в Библии». Каждая глава, каждый абзац в ней были исполнены знаний, почерпнутых из тысяч разноязыких источников; с точки зрения зоологической науки это была блестящая книга, кладезь открытий. А царящий в ней дух идеализма! А эта возвышенная вера! Доктор Брукнер намеревался собрать в своем зоосаде всех животных, упомянутых в Библии. Сколько в нем решительности, сколько огня! А как он умеет отмести любые сомнения относительно определения тех или иных видов!

В дискуссиях по поводу библейских наименований животных, иногда касавшихся только уточнения видов, а иногда вызывавших даже необходимость внести исправления в переводы Библии на европейские языки, доктор Брукнер стяжал славу бесстрашного бойца. Его имя было на устах не только в академической среде и меж натуралистов-любителей и участников викторин, но и в широких массах, в связи с его письмами в редакции газет и едкими заметками. Для доктора (его устремление было противоположно Адамову, ибо он наделял имена животными) эти стычки были неизменным источником наслаждения. Сказать, что он играл со своими оппонентами, как кошка с мышкой, было бы явно недостаточно: доктор Брукнер хоть и оставлял оппоненту пространство для маневра и лишь потом, постепенно и с превеликим коварством загонял его в угол, навстречу неизбежному концу, однако его боевая тактика как раз и строилась на поэтапном истощении противника. Более всего стиль этих его заметок напоминал приемы корриды, в которой доктор Брукнер исполнял множество ролей. Он одновременно и гонял быка по арене, и вонзал в его тело острые бандерильи, и скакал на коне пикадором, колющим быка длинным копьем, и, в конце концов, представал перед публикой матадором, блистательно добивающим быка в миг, когда несчастное животное, израненное, измученное и одуревшее от всего, что с ним происходило с той самой минуты, как его выпустили на проклятую арену, падало, поверженное на колени.

По правде сказать, Калман тоже побаивался доктора Брукнера. Разве не принимал сей муж в своем зоосаде и Бен-Гуриона, и мэров, и славных наших генералов? Светозарные пути, которыми он ходил, ослепляли взор Калмана Орена, скромного ветеринара, который даже операции предпочитал оставлять своему компаньону Лейзеровичу и лишь поневоле брал в руки скальпель тогда, когда напарник отправлялся с приятельницами на летний отпуск в Швейцарию, во Флимс, прежде чем украл у него жену. Иногда Калман Орен призывался в кабинет доктора Брукнера, заставленный фигурками работы Помпона и Руди Лемана и бесчисленными экземплярами прославленной книги, переведенной на тридцать семь языков. В этих случаях Калман сидел на краешке стула, и если доводилось ему выпить кофе, то он тут же вставал и под пристальным взглядом доктора Брукнера мыл чашку в раковине. И вот сегодня, как раз тогда, когда он собирался объясниться Римоне Коэн, пылавшей в его воображении аленьким цветочком, ему следовало безотлагательно явиться к директору зоосада! Именно

в тот день, когда он так нуждался в ощущении собственной силы, энергии, властности, быть может, даже некоторой разнузданности. И это предстоит совершить до похода к Римоне! А что ему делать с цветами? Доктор Брукнер, само собой разумеется, может решить, что они предназначены ему. Лучше оставить их в шкафчике для электросчетчика возле докторской квартиры, там, где он неоднократно оставлял для него конверты, не помещавшиеся в почтовый ящик. Дома доктор излучал еще большее величие, чем в рабочем кабинете.

— Садитесь, Орен, — сказал он. — Присядьте и передохните. Выпьете со мной рюмочку коньяку? Сегодня у нас праздник!

— У нас праздник? — слабеющим голосом переспросил Орен.

— Праздник, праздник у нас, друг мой! Великий план обретает плоть и кровь. Еще неделю-две — и мы сможем собрать весь персонал зоосада и объявить об этом во всеуслышание.

И, видя изумленное лицо Орена, доктор повторил: «Великий план!» — с тем нетерпением, которое свойственно сильным людям при столкновении с теми, кто слаб памятью и характером, сунул ему в руки нечто обернутое в бумагу и велел развернуть.

Орен начал с величайшей деликатностью развязывать узелки на бечевке.

— Открывайте! Открывайте! — торопил его доктор.

Наконец под насмешливым и даже слегка сердитым взглядом директора зоосада Калману Орену удалось вскрыть пакет и извлечь из него латунную табличку, вспыхнувшую при свете многочисленных лампочек докторской квартиры.

«И волк будет жить вместе с ягненком. Исайя, 12:6», — было выгравировано на табличке, а снизу, буквами помельче — слова пророка по-английски.

— План! — пробормотал Калман Орен.

— Настал великий день! — сказал доктор Брукнер. — Долгожданный день пришел! Я получил из Румынии волка. Что за волк — заглядение! Здоровый, сильный, еще достаточно молодой. Позади слоновника — вот где идеальное место для него. Ягненка нет, но ягненок — не проблема. Киббуц моей дочери, возможно, пожертвует его.

Он продемонстрировал Калману Орену снимок волка л продолжал:

— Великолепен, не правда ли?

Калману понравились глаза этого волка на карточке.

— А как его зовут? — спросил он.

— А с чего вы взяли, что у него есть имя? Впрочем, у негой впрямь есть имя. Его зовут Латро.

— Это румынское имя?

— Нет, латинское: разбойник. Скажите-ка, Орен, вы ведь работали с овцами до приезда в Иерусалим, не так ли? Не лучше ли начать с барашка, а не с козлика? Ведь овцы гораздо сильнее коз, верно?

— Безусловно, — ответил Калман Орен. — Однажды я видел барана, у которого отняли две ноги, а он еще вполголоса просил пищу. Раненая коза вопила бы на весь свет. Хотя, конечно, бывают и сильные козы — мало молока, зато много мускулов. Нет сомнения, что барашек не в пример крепче.

— Чудно, — сказал доктор Брукнер. — Пейте коньяк. Справедливо ли мое предположение, что, ежели волк будет получать пищи в достатке, у него не возникнет намерения задрать барашка?

— Я тоже так полагаю, доктор Брукнер.

— Полагаете?

— Я в этом уверен. Отчего бы такому счастливчику захотелось жрать барашка на сытый желудок?

— Именно так я и думал. Однако рассмотрим-ка все варианты. Вы сосредоточены?

— Безусловно, — сказал Калман Орен.

— В таком случае давайте-ка обсудим одну за другой все детали. Если однажды волку не будет по ошибке или по забывчивости выдан корм, вызовет ли это изменения в его поведении?

— Я немного знаю о волках… только то, что когда-то читал. Но я не предвижу такой агрессивности в столь короткий срок.

— А если барашек будет ранен?

— Но как он может быть ранен? Нет, я не вижу никакой возможности.

— Однако предположим, предположим. Предположим, что барашек каким-то образом поранился. Нам следует быть готовыми ко всему.

— И в этом случае я не думаю, что волк на него нападет. Я это выясню, конечно. Почитаю в разных местах. Но я не думаю, что несколько капель крови изменят поведение волка.