На пути в Халеб
Шрифт:
Оба они ждали от доктора Брукнера взрыва, криков, угроз, даже побоев. Но удар был слишком сильным и парализовал его. Как всегда, стоя у загона, доктор Брукнер извлек платочек и тщательно протер латунную табличку со словами пророка. После чего он скрылся в кабинете и вызвал к себе Орена.
— Возможно, вы были правы, — сказал он. — Возможно, не стоило брать ягненка у Абу Сахала. Сибирская язва неоднократно поражала овец в этом регионе. Может быть, она и миновала Абу Сахала, а может быть, и нет. Доставьте ягненка из киббуца, и какого-нибудь поздоровее, позакаленнее, помускулистее.
— Доктор Брукнер, — сказал Орен. — Барашек боялся Латро. Может, лучше на некоторое время отказаться от идеи «Видения пророка»?
— Ни слова! Ни слова больше! — вскипел доктор Брукнер. — Отправляйтесь в киббуц и сегодня же возвращайтесь с крепким ягненком!
Следующий барашек
Потеря веса была странным явлением для овцы с таким веселым, солнечным, пасторальным характером. Быть может, и она не была счастлива в жизни рядом с Латро? Как-то в октябре Орен надолго задержался ночью в конторе зоосада, чтобы позвонить в один из американских зоопарков по поводу барса. Около полуночи он вышел из административного здания и направился к своему объекту. Это был его второй за ночь обход клеток. Ночью зоосад живет таинственной жизнью. Он вспомнил свои детство и юность, когда он читал про джунгли и ухаживал за белыми мышками и черепахами, а еще у него были ящерица и две змейки. Он остановился у «Видения пророка». Овечка спала, Латро сразу узнал его и приблизился. В профиль волк показался ему в два раза толще, чем тогда в аэропорту, когда он увидел его впервые. Глаза его на миг сверкнули. Орен вытянул руку и погладил волчью голову. Латро разнежился, словно собачка. Потом вернулся в свой угол. Возможно, этот волк, подумал Орен, самое умное и печальное существо на свете. Ночное иерусалимское небо распростерлось над ним, накрыв зоосад, загон и самого Орена колпаком темного стекла. Запахи джунглей, голоса джунглей? Ты проиграл, Коля, сказал он себе, ты проиграл, а проигрывать неприятно. Он оставался у клетки до тех пор, пока не пришли первые работники. Впервые за многие годы работы он обратил внимание на пробуждавшихся на деревьях сада или вылетавших из кустов птиц — крылатую вольницу среди заключенных. Стайка жаворонков порхала между клеток, щебеча свое «ви-ви-у» с разнообразными коленцами, словно подражая мелким африканским пташкам. Несколько жаворонков промелькнули над ним — рыжеватые пятнышки на их грудках, будто конопушки на его руках. Славки подлетели к слоновнику и стали скакать около слоненка, а потом скрылись за брикетом сена. Множество разных птиц, на которых он никогда не обращал внимания, носилось над зоосадом, прохаживалось по дорожкам, скакало среди зверей.
Две недели спустя прибыла делегация представителей голландских зоопарков, и в ее составе зоологи из Амстердама. Доктор Брукнер самолично встретил делегацию и даже позаботился поселить коллег в гостинице «Царь Давид». Он распорядился вычистить «Видение пророка», и ночью двое служителей перевели Латро и овечку в разные места: Латро — в клетку, где до лета жил барханный кот, а Джильду — в небольшой сарайчик. В сарайчике по чистой случайности находились два мешка пшеницы, предназначенные для птиц, и на Джильду, мало евшую в обществе Латро, напал приступ голода. Она каким-то образом сумела разорвать мешковину и заглотила почти полмешка зерна. Напрасно были вызваны ветеринары из города и паренек, ухаживавший за нею в живом уголке. Джильда страшно вспотела, глаза ее остекленели, и она безропотно испустила дух.
На следующий день доктор Брукнер не явился на службу. Его домашние не отвечали на телефонные звонки. Поскольку голландцы должны были после обеда прийти в зоосад, Орен поехал в Абу Тор и привез оттуда барана весом килограммов под восемьдесят, великана, похожего на борца-профессионала. Баран этот был мрачным задирой. Орену почудилась во взгляде Латро какая-то усмешка. В зрелище волка и ягненка было нечто уморительное: два угрюмых зверя-переростка, бродящие взад-вперед по сверкающему чистотой загону. Голландцы, однако, не смеялись, они сдержанно дивились экспонату, подобно взрослым, получающим удовольствие от невинных детских забав. Их реакция понравилась бывалому Калману Орену, но несколько задела Колю Шишкова, мальчика с белыми мышками, прибывшего на пароходе «Руслан». Работники зоосада
С этого момента в докторе Брукнере произошел огромный переворот. Он стал молчалив, и его громкий голос почти не раздавался в конторе зоосада. Ряды почетных гостей, посещавших его, неуклонно редели. В сущности, Орена это должно было радовать: хотя он все еще вел переписку по поводу барса, однако было ясно, что доктор Брукнер не торопится создавать второй экспонат «Видения пророка» с барсом и козленком. Орен, безусловно, не пытался снова поднять вопрос о голубятне с тысячей гнезд, устроенной в скале, зная, что это причинит директору боль. У него теперь стало много свободного времени. Он мог чаще бывать у Римоны и даже отправлялся с ней к морю, на ашкелонский пляж, где много занимался с ее сыном и поразил девочек игрой в волейбол. Но то были последние солнечные и теплые деньки. Приближалась зима. Латро постепенно покрылся зимней длинной шерстью, и грива на холке, похожая на капюшон ведьмы, сильно отросла. Баран стал нервным и беспокойным. В зоосаде начали случаться разные мелкие происшествия. Сначала барханный кот укусил Баруха за руку, когда тот просовывал ему еду. Кот бросился и вонзил зубы в мякоть предплечья. Барух расхаживал с перевязанной рукой, приковывавшей внимание посетителей, поскольку об этом происшествии, естественно, писали в газете — слава «Видения пророка» превратила зоосад в «источник новостей». Потом произошло еще событие: один из новых работников, ухаживавший за львами и немного побаивавшийся их после ранения Баруха, испугался вполне невинного движения львицы и ударил ее деревянной ручкой вил. Удар был несильный, и львица отскочила с коротким возмущенным рыком. Однако сам служитель при этом ушиб голень левой ноги в том месте, где совсем мало нервов. Сперва он ничего не почувствовал, но через несколько минут начал корчиться от боли. Он еще не развил в себе того уровня самоконтроля, которого доктор Брукнер требовал от своих работников. Его вопли разносились по всему зоосаду, сея панику среди посетителей и тревогу среди зверей.
В феврале Орену предстояло получить прибавку к жалованью, но доктор Брукнер таковой не утвердил. Теперь он являлся в зоосад угрюмый и искал поводов к чему-нибудь придраться. Он напрочь перестал встречаться с почетными гостями и благотворителями, не рассуждал больше о новых переводах своего шедевра «Животные в Библии», не советовался с сотрудниками, получая письма из библейских обществ, и даже отказался быть консультантом японцев, готовивших роскошное издание о природе в Священном Писании.
Доктор Брукнер гневался, и гнев его омрачал жизнь сотрудников и зверей. Проходя мимо загона, он уже не протирал платочком латунной таблички со словами пророка.
Так продолжалось до тех пор, пока не произошло нечто еще более ужасное. Как правило, доктор Брукнер пользовался некоторой вялой симпатией верующих. Однако когда в клетку был водворен уже третий по счету баран, по Иерусалиму расползся слух, что крупнейшие раввины не одобряют сего начинания. Один из корифеев, пшемышльский ребе, когда поведали ему о Библейском зоосаде, сказал: «Готес бух иллюстрирт мит хайес?»[41].
Эти слова дошли до доктора Брукнера. К нему сразу же вернулся былой полемический задор, и он поделился с корреспондентом «Маарива» некоторыми соображениями относительно чванного невежества пшемышльского ребе и его убогого чувства юмора. Тогда несколько ешиботников намалевали на воротах зоосада поносные надписи. Доктор Брукнер отреагировал на это в радиопередаче: «На волнах зфира я заявляю…» Однако вспышка прежнего темперамента быстро угасла в нем. Из комнаты доктора временами доносились сдавленные стенания, лицо его пожелтело, и среди недели он приветствовал Орена пожеланием «доброй субботы».
В конце февраля в Иерусалиме разразилась страшная буря, вырывавшая с корнем деревья и сносившая крыши с домов. Во время бури баран, то ли от страха, то ли от замешательства, видимо, задел волка, и что тогда учинил Латро, трудно было понять из-за чрезмерного количества следов на тонком слое грязи. Может быть, баран был отброшен к жертвеннику и застрял между ним и заграждением, рядом с которым стояла в ту ночь тачка с грудой ржавого железа, оставшегося от разобранного оленьего загона.
Наутро тусклое солнце прорезалось сквозь низкие тучи. Баран безостановочно терся задом, боками и головой об пол. Латро выглядел ужасно. Голова его была в пятнах засохшей крови, а зимняя шуба покраснела от ран. Все его ранения оказались поверхностными. Барану же никакое лекарство уже помочь не могло.