На речных берегах
Шрифт:
На приглянувшемся зимородку добычливом, рыбном местечке с чистой водой, с хорошими присадами для отдыха и подкарауливания может не оказаться ни одного обрывчика, мало-мальски пригодного для устройства норки или даже двух, если у него две семьи. Тогда птица осмотрит ближние окрестности, полетает по лесу и что-нибудь подходящее найдет: весеннюю промоину, яму, где брали глину, глыбу выворотня с неосыпавшейся землей. На слабых песчаных почвах, где высоки грунтовые воды, ветер чуть ли не ежегодно выворачивает одну-две сосны или березы с корнями и огромным комом земли на них. В таких глыбах копают зимородки норы, быстро запоминая прямую дорогу к реке и обратно. Промчится синей искрой сквозь густой подлесок, не поднимаясь в свободное
Когда низовья Воронежа стали водохранилищем, большинство зимородков-старожилов оказались в положении бездомных: осталось лишь несколько высоких обрывов на правобережье. Зимородкам до того туго пришлось в первую весну, когда река стала водохранилищем, что один из них прилетел на жилой кордон и начал долбить стену ямы, которую лесник копал под погреб. Как только уходил отдыхать человек, из кустов вылетал зимородок и торопливо принимался за свою работу. Тогда лесник прикрыл яму досками и, пока зимородок недоумевал, куда все делось, срезал лопатой две оплывшие блиндажные стенки и подождал, пока обрадованная птица начала ковырять одну из них.
Привычно связывать слово «гнездо» с уютной, мягкой, сухой колыбелью. У зимородка в доме что ни весна — наводнение, особенно на реках с невысокими берегами. И потому там всегда сыро и нет никакой дополнительной вентиляции. На дне земляной пещерки лежат яйца. Они, как и у других птиц-землекопов, чисто-белого цвета, без рисунка, и удивительно похожи на идеально окатанные огромные жемчужины, скрытые под землей от прямых лучей солнца, чтобы не погасла их нежная розовинка, просвечивающая сквозь тонкую скорлупу. Совсем голышом, без единой пушинки вылупляются из яиц птенцы и одеваются пером довольно поздно.
Влетая стремительно в нору, птица мгновенно попадает из яркого, солнечного мира в темноту, заслоняя свет в узком коридоре своим корпусом. Быстро семеня коротенькими ножками, она добегает до пещерки и отдает рыбешку очередному птенцу. Все птицы, выкармливающие птенцов, соразмеряют величину добычи или куска с ростом птенца. Маленьким дают кусочки поменьше, понежнее, большим — как себе. Зимородок может сунуть слепому птенцу уклейку или красноперку, которая длиннее всего птенца с его клювом. Бывает так, что рыбешка наполовину, а то и больше торчит изо рта голого малыша, едва вмещаясь головой в его желудок. Особого неудобства птенец не испытывает, и рыбешка, постепенно перевариваясь и растворяясь, в конце концов целиком исчезает в его утробе.
Бывают, однако, и трагические случаи, когда родитель сунет птенцу, не примерившись, слишком крупную, толстую плотвичку, а тот, стараясь проглотить привычный на вкус корм, душит сам себя. Случаи такие чрезвычайно редки, но пишу я о них не понаслышке, а будучи сам очевидцем такого происшествия на мещерской речке Пре.
Свои норы за все время пребывания в них птенцов зимородки не чистят. Если что и прилипнет к перу, птица, выскакивая наружу, особым образом рикошетирует о воду, смывая грязь.
Зимородок у нас не задерживается, не остается даже до самых ранних заморозков, хотя были случаи, когда птицу видели на незамерзающих быстряках зимой. Она и весной возвращается не первой, а когда зимы и в помине уже нет, когда входят в берега реки, когда посветлеет и немного согреется вода и выйдут на мелкие места косячки красноперок, уклеек, плотвичек. Ласточки-касатки дольше зимородка на родине живут, а он и настоящей золотой осени не видит ни на хоперских, ни на донских берегах, и приветливые дни бабьего лета проходят уже без него.
На Дону у Сторожевого
Высокие вечерние облака так и провисели над полями и Доном до утра, и когда в узкой щели между ними и горизонтом на несколько
Село это называется Сторожевым по старинной Сторожевой поляне, откуда в давние времена следили за татарами. Что снизу смотреть на высокий, крутой берег, что сверху — на реку и донские луга и старицы, в любое время года поражают великолепие, величие и неповторимость пейзажа.
Вечером и ночью под спокойным сиянием полной луны дикими и неприступными кажутся вздымающиеся над Доном кручи, и это впечатление не исчезает, несмотря на сотни разноцветных огней атомной электростанции на левом берегу. Немного отступя от реки многометровой стеной поднимается белый яр, названный Обвалом. Глыбы давнего обвала лежат у его подножия, полузаросшие и позеленевшие. В этом месте ни пахать, ни сеять, ни косить нельзя. Пройдет стадо, пощиплет на ходу редкую травку, а все остальное достанется сусликам, чьи старые и свежие норки попадаются чуть ли не на каждом шагу. Около каждой — маленький, в несколько горсток, бугорочек искрошенного мела. Суслиные норы — жилье не только самих хозяев: живут в них и целые полчища зеленых жаб. Нигде больше не встречал я такого множества взрослых жаб, как в этом месте. Теплыми вечерами золотой осени звучат на склонах их тихие, минорные трели. И словно разжалобившись этими голосами, нет-нет да и всхлипнет на обрыве одинокий сыч. Ночью, куда ни посветишь фонариком — черноглазые степенные жабы сидят у норок или ходят неторопливо, разыскивая добычу. К рассвету исчезают, словно призраки, а днем вылезают снова — греться в еще теплых лучах ласкового солнца.
Меня долго удивляло, как такая жабья рать поддерживает свое существование: для их головастиков нужна большая лужа, маленький пруд, но никак не большая река с сильным течением. Часть жабьего рода плодится на остатках разливов, но многие родятся на высоком крутобережье.
Дон живет не только своими притоками, но и донными и береговыми родниками. Местами берега непроходимы из-за обилия постоянно сочащейся из-под земли воды. Тут же — свежие и старые оползни. Сползая, пласты глинистого грунта перегораживают путь родниковым струйкам, и тогда на склоне, высоко над рекой образуются маленькие висячие озера. Края их обрастают чахлым, редковатым тростником. Поселяются здесь варакушки, поют камышевки, прилетают на водопой птицы с полей.
Хотя вода этих висячих озер в основном родниковая (попадает и дождевая), она прогревается быстрее, чем в реке и старицах, и сюда собираются на икрометание жабы. В мае берега таких водоемов бывают обведены сплошной черной каймой из тысяч выплывших на прогретое мелководье жабьих головастиков. А летом по всему берегу начинается расселение жабят, похожее на непродолжительное нашествие.
Летом не бывает тихих ночей на реке. Когда уже отпоют свое соловьи, когда успокаиваются лягушки, смолкают кукушки, варакушки и камышевки, наступает время шестиногих певчих. Сгущаются сумерки — и со склонов правого берега раздается негромкое, суховатое стрекотание. Поспешный поиск невидимых музыкантов не приносит успеха: стрекотание мгновенно обрывается. Но из соседнего кустика таволги, из зарослей бурьяна как продолжение звучит негромкая трель, повыше — еще одна, пониже — другая; справа, слева, впереди, позади вступают в хор все новые исполнители. Они рядом и нигде. И только тот, которого пытались найти, молчит. Надо запастись терпением, замереть, чтобы таинственный невидимка осмелел снова.