На росстанях
Шрифт:
Лобанович до самого вечера просидел в школе с учениками. Занятия и мысли о близких экзаменах немного отвлекли его от невеселых дум. Отпустив ребят домой и придя на квартиру, он, взглянув на дом подловчего, увидел на крыльце Ядвисю. Она сидела за столиком, на котором стояла швейная машина. Панна Ядвися что-то шила. "Наверно, готовится в дорогу", — грустно заметил себе учитель.
Лобанович надел фуражку и вышел во двор. Быстро перемахнув через заветный перелаз, он взошел на крыльцо пана подловчего.
Ядвися была серьезная и, казалось, чем-то немного озабоченная. Здесь же сидела и жена подловчего, также с шитьем в руках.
— Что
Лобанович рассказал ей об экзаменах.
— Когда же вы поедете? — спросила Ядвися и вскинула на него свои темные глаза.
— Уговорились с ребятами ехать в субботу вечером.
Ядвися прервала свою работу и задумчиво куда-то смотрела.
— Люблю я эту станцию, — проговорила она.
Пани подловчая вышла, ее позвали.
Лобанович сидел молча и думал.
Вечер был тихий, ясный и теплый. Тень от дома подловчего медленно закрывала палисадничек и свежие клумбочки с недавно посаженными цветами и подвигалась по улице. Бойкие воробьи чирикали на крыше и шныряли по палисадничку.
— Вы сегодня почему-то не в настроении? — спросила Ядвися и посмотрела на учителя.
— Скажите, правда или нет: я слыхал, вы собираетесь куда-то надолго уехать отсюда?
Ядвися ниже наклонила голову. Лобанович почувствовал, что ответ для него будет невеселый. Не поднимая глаз, она тихо сказала:
— Да, собираюсь поехать.
Она вздохнула едва заметно, подняла голову и посмотрела на учителя долгим-долгим взглядом.
— А вы хотели бы, чтоб я не уезжала?
— Я знаю, вам здесь тяжело, — сказал учитель, — и, вероятно, там, где вы собираетесь жить, вам будет лучше. И здесь уж не приходится считаться с тем, что я хотел бы. Но если вы уедете отсюда, то и я здесь больше не останусь.
Едва заметная радость пробежала по лицу Ядвиси. Она быстро вскинула на учителя темные глаза и, смеясь ими, совсем уже весело проговорила:
— И вам не жалко будет панны Людмилы?
Лобанович молчал.
— Скажите, — проговорил он, — как давно решили вы уехать отсюда?
— О, я уже давно об этом думаю! Еще и вас здесь не было.
— А почему вы со мной никогда об этом не говорили?
— Зачем мне было говорить? — сказала она. — Вы и так смеялись над многим из того, что я говорила.
— Когда же вы думаете ехать? — спросил он.
— Я и сама не знаю. Это будет зависеть от отца. Запряжет коня, скажет ехать, тогда и поеду.
— И может статься так, что я вернусь с экзаменов, а ласточка уже улетела?.. Скажите, почему ласточка весной собирается в отлет?
— Что же, как приходится! — проговорила она. — Почему вы сегодня так повесили нос, словно у вас за пазухой свечка, которую вы должны дать мне при кончине? Я советовала бы вам пойти к панне Людмиле. Правда, она интересная панна?
— Плохое о ней грех сказать, славная девушка!.. Почему вы советуете мне сходить к ней?
— Почему? Сами знаете почему: как только ваши ноги переступят порог ее дома, душа ваша попадет к ней в плен.
Лобанович усмехнулся.
— Вы даже и это помните?
— Кто вам рассказал легенду о полесских красивых девушках? — спросила Ядвися, положила свою работу на стол и глянула на учителя.
— Горелка пана подловчего, с одной стороны…
— И панна Людмила, с другой, — подсказала Ядвися.
— Что вы меня все панной Людмилой попрекаете?
— Я не попрекаю и не думаю даже, но панне Людмиле очень понравилась эта легенда.
— А вам она понравилась?
— Если бы она для меня была рассказана, тогда и мне понравилась бы, а чужое любить — только сердце травить.
— Ну, вы меня, панна Ядвися, хотите рассердить, но вам это не удастся. А пока что до свидания.
Лобанович задержал ее руку в своей и с едва скрытой просьбой в голосе сказал ей:
— Вы не уедете, пока я не вернусь?
— Когда я поеду, я и сама не знаю. Может быть, и совсем не поеду.
— А вы под поезд не будете бросаться? — тихо Спросил он усмехаясь.
— Не буду, — еще тише проговорила она, оглянулась и опустила глаза.
Он мгновенно наклонился к ней и поцеловал крепко-крепко. И, пьяный от этого поцелуя, быстро вышел из палисадника. А Ядвися сидела, наклонив голову, и о чем-то глубоко-глубоко задумалась.
В воскресенье утром, на восходе солнца, учитель со своими учениками, проведя ночь на станции, садился в вагон. Пробило три звонка, громко и отрывисто отозвался паровоз, нарушая утренний покой бесконечных болот, и поезд сдвинулся с места. С шумным шипением выпуская пар, все быстрее и быстрее бежал паровоз, и в какую-то своеобразную, глухую музыку сливался топот тяжелых ног поезда.
Лобанович стоял возле открытого окна. Приятно и радостно волновали его сердце новые картины Полесья и размашистый бег поезда. Быстро уходила назад станция с высокой водокачкой, скрываясь за свежей зеленью деревьев. Рассыпая сноп золотых стрел, выплывало солнце из-за края земли над просторами зеленого полесского моря. Быстро возникали и убегали все новые и новые картины этого зачарованного края. Болота с густыми зарослями лозняка, жерухи и молодой осоки расстилались широкими круглыми равнинами, по краям которых еле виднелись зубчатые темные полоски лесов. Болота кончались, вдоль дороги вставали высокие стены бора, дремучий бор сменялся веселыми полянками; то здесь, то там виднелись на них человеческие жилища, и бревна строений, освещенные солнцем, казались морщинами на чьей-то многодумной голове. Почти все полянки были окружены венком пышно-зеленого сосняка на желтеньком песочке. Уютом, лаской, покоем веяло от этих сочных сосенок, от этих людских строений. А как заманчиво и красиво извивались и бежали в сосняк колеи деревенских дорожек и тропинок, по которым лишь изредка прокатится крестьянская телега! А сколько самобытной красоты в этих одиноких развесистых дубах, разбросанных по краям леса, и в этих пышно разросшихся соснах в поле! Чем-то родным, милым, давно знакомым веяло от бархатных скатертей молодого жита и от нежных бледно-зеленых всходов ранних овсов.
Лобанович стоял возле окна как зачарованный и не мог оторвать глаз от самобытных картин Полесья, полных невыразимой красоты и жизни, стоял до тех пор, пока поезд не стал приближаться к той станции, где нужно было выходить.
Вышли из вагона и пошли искать школу. Она была не очень далеко от станции, и искать ее пришлось недолго. Три ученика и учитель взошли на крыльцо школы и остановились.
Школа была заперта. Лобанович постучал, обождал немного, но никто не отзывался. Постучал еще раз. Снова никто не откликнулся. Наконец Лобанович заметил звонок, позвонил. Где-то внутри здания открылась дверь, и послышались шаги, довольно решительные, и из-за двери чей-то голос строго спросил: