На рубежах южных
Шрифт:
— Может, и так.
Чернышев смотрел в окно, на Волгу.
— А Волга, Иван, мне Днепр напоминает… Эх, Днепро, Днепро.
Великий улыбнулся.
— О Днепре тоскуешь… Забыть пора! Наша Кубань не хуже.
Кто-то заскрёбся в дверь, осторожно открыл её, и в комнату заглянула лысая голова хозяина.
— Я не помешаю господам офицерам? — повёл он раскосыми глазами.
— Заходи, заходи, Назар Назарович.
Просунув боком в дверь своё раздавшееся в ширину тело, Сумин осторожно, колобком, вкатился в комнату, присел на заскрипевший стул. В комнате сразу запахло
— Фу, уморился! — купец вытер грязным платком мясистый нос. — Весь день в бегах. Вот–вот рыбка. — Он потёр руки. — То снастишки, то люд, а на всё время надо, деньги.
— Ну, у вас за народом остановки не будет, — успокоил хозяина Чернышев. — Вон в слободах сколько всякого сброда проживает. Это не то, что у нас на Кубани — каждая пара рук в копейку входит. А к вам, не изволь беспокоиться, сами придут.
Чернышев глянул в сторону пристани, где копошился работный мир.
Рыбник осклабился:
— Это когда как!
— А как же вы с этим делом управляетесь?
— Я? — глаза рыбника заюлили. — У меня свои травила. Говорят, на бога надейся, да сам не плошай. Вот и я на подрядчиков надеюсь, а сам не зеваю. К примеру сказать, подошло время, иные сидят за четырьмя стенами да подрядчиков шлют: «Иди, дескать, нанимай». А я — нет, помилуй бог, я сам выхожу на пристань, прогуляюсь по бережку, присмотрюсь. Вижу, где артель из народишка покрепче собралась, да из дальних, не наш люд. У меня на них глаз набит. Так вот, подхожу — и дело сделано. Работают, как миленькие, а чуть что, не угодно, катись на все четыре стороны, а деньги, как в договоре указано, по истечении путины… Срок придёт, подрядчики все учтут: и за снасти, и за харчишки, и за вино, какое в первый день выпьют…
Великий слушал внимательно:
— Да! Зато они к вам на другой год носа не сунут.
— Ничего! Не эти — другие явятся…
— Басурман! — с одобрительной завистью промолвил Чернышев.
Ожившая после зимних холодов, муха метнулась от окна, зажужжала. Сумин быстрым движением прихлопнул её.
— Ишь, тварь. Наизлейший враг для рыбы, я вам скажу, господа офицеры. — И тут же спросил: — А может, у господ офицеров что ни на есть продажное сыщется — соль либо вино? В нашем деле первейшей необходимости продукция, я вам скажу.
Великий и Чернышев переглянулись, как по команде. У обоих одна мысль: «Наедине о сём говорят». Ответил Чернышев:
— Ты ж понятие должен иметь, люди мы — государевы. И провиант у нас государынин, для войска её предназначенный… Так что… — развёл он руками.
— Ну, на нет и суда нет, господа атаманы! — поднялся со стула хозяин, — Желаю здравствовать! — Сумин поклонился и выкатился из комнаты.
А на другой день оба полковника в разное время побывали на половине хозяина и продали ему из полковых запасов триста пудов соли. А Чернышев к тому же сбыл по сходной цене двадцать вёдер вина…
С любопытством следили казаки за городской жизнью. Потревоженным муравейником чуть ли не круглые сутки копошился люд на пристани. У причалов покачивались баркасы, рыболовные судёнышки, лодки. Волгу бороздили парусники. Рыбацкие артели готовились к путине.
И вдруг казакам объявили приказ: поочерёдно выходить на погрузку. Чертыхаясь, они грузили на суда соль, муку, рыбацкий припас.
Вечерами у артельных костров, не таясь, ругали всех панов–старшин. Кричали, что в поход отправили одну бедноту, что уже месяц стоят в Астрахани, когда это время могли бы быть дома. Крыли на чём свет стоит купцов и рыбников, чьи баржи приходилось грузить.
Кто-то рассказал, что контр–адмирал Федоров попросил Головатого оказать услугу, помочь в погрузке купеческих кораблей. Не посмел отказать войсковой судья. Понимали все: урвал Федоров на этом деле немалый куш.
С каждым днём возмущение нарастало. Люди Сумина шепнули кому-то из черноморцев, что продали их полковники часть войсковых запасов. Заговорили казаки об этом в открытую: «Для какой надобности привели нас сюда? Чтоб рыбники ярмо на нас надели? Чтоб полковники на нашем харче наживались?»
В одну из ночей, когда полковник Чернышев шёл к сараям, где жили казаки, в него из темноты полетели камни. А когда, вскочив на коня, помчался обратно в город, вслед ему понёсся заливистый свист. С той ночи в тёмную пору полковники не появлялись в казачьем лагере.
Чернышев благоразумно умолчал о неприятном происшествии. Но Антон Андреевич Головатый был осведомлён обо всём. Чуть ли не каждый вечер на поповском подворье, где жил войсковой судья, появлялись бесшумные соглядатаи. Они нашёптывали Головатому о том, какие речи ведутся у казачьих костров, что делают полковники, кто из сотников сколько горилки пьёт и к каким молодкам ходит. Антон Андреевич слушал, опустив глаза, и задумчиво кивал крепкой, круглой головой…
А как-то поздним вечером, когда казаки, сидя у небольших костров, хлебали из котлов жиденький пшённый кулеш, кто-то невидимый в темноте проговорил:
— Хлеб да соль, браты!
— Садись с нами вечерять, — гостеприимно пригласил Собакарь.
Дикун достал из-за голенища запасную деревянную ложку. Половой и Шмалько подвинулись, освобождая место пришлому человеку.
Дюжий, грузный человек уселся на землю у костра, перекрестился, дождался очереди и зачерпнул ложку кулеша, подхватывая капли кусочком хлеба. Собакарь взглянул в седоусое круглое лицо человека и от удивления вылил кулеш себе на шаровары.
— Пан войсковой судья?! — изумлённо воскликнул он.
— Лей, лей, хорунжий! — усмехнулся Головатый. — От такого кулеша пятен на шароварах не будет…
Теперь уже все сидящие у костра остолбенело смотрели на нежданного гостя. А тот окинул их спокойным взглядом, усмехнулся в сивые усы и проговорил:
— Что ж про кулеш забыли, хлопцы? Эдак и сами голодными останетесь, и меня, гостя своего, не накормите… Не стану же я не в свой черёд хлебать…
Деревянные ложки снова застучали о котёл. Весть о том, что сам пан войсковой судья ест кулеш вместе с казаками, облетела лагерь. Со всех сторон к костру Собакаря сошлись черноморцы. Они тесным кольцом окружили костёр. Сотни глаз сверлили Головатого, но он спокойно, словно не замечая, продолжал есть.