На самолете в Америку
Шрифт:
— Ночью мы вылетели из Москвы. Мы должны лететь весь день и к вечеру, до захода солнца, спуститься в Омске. А от Москвы до Омска 2.350 километров. Долетели до самого Урала — погода все время хорошая, а над Уралом пошел дождь. Облака прижимают нас к земле, и поэтому летим очень низко. Горы покрыты лесом, и иногда колеса нашего самолета чуть не задевают верхушки деревьев. И вдруг из одной долины нам навстречу летит орел. Здоровенный. Я удивился: что это он летит прямо на нас? Думаю — сейчас свернет в сторону. Нет, и не собирается: летит вперед и все. И вдруг — трах об левое крыло со всего размаха. Так кувырком и свалился вниз.
Бабушка не вытерпела.
— О, я уверена — он защищал свое гнездо.
— Нет. Он, бедняга, не сообразил, что мы летели очень быстро, и наскочил. Если бы он попал в пропеллер — нам пришлось бы садиться на горы. А это очень трудно... В Омске, когда мы осматривали самолет, то в левом крыле нашли вмятину величиной в шапку. Так здорово стукнулись.
ТУМАН ПОБЕДИЛ
Лида все время вертелась на стуле. Должно быть, она давно приготовила какой-то вопрос. Наконец она улучила минуту и спросила:
— Борис, скажи, а как вы упали? Мы тогда все очень беспокоились: целых пять дней про вас ничего не писали в газете.
— Упали, как и все падают — вниз, — отвечал брат.
— Нет, правда?
— Правда, вниз... Ну, не сердись, сейчас расскажу.
Из Омска мы прилетели в Красноярск. Все идет хорошо. А из Красноярска должны лететь в Читу. Расстояние большое: тысяча четыреста пятьдесят километров, если лететь как по линейке. Места опасные: сначала таежные горы, потом Байкал, — а он свирепый, — потом Яблоновый хребет. Лететь нужно высоко. Ниже 2.000 метров не спускаться, а то попадешь в болтанку — и расшибешься об гору.
Мы удивились.
— Это что за болтанка такая?
— О, болтанка — штука опасная. Обычно ее называют воздушной ямой. Знаете, когда в речке сильное течение — воронки бывают? Завертит какую-нибудь веточку и утянет вниз. И в воздухе такие же воронки есть. Попадет в воронку аэроплан — и провалится вниз, иногда метров на 300. Вот это болтанкой и называется. Очень легко тогда об гору расшибиться... С утра мы получаем плохие вести по радио и по телеграфу — сообщают, что по всему нашему пути лежит густой туман.
Но мы не испугались. Мы знаем, что туман рассеется часа через два, как взойдет солнце.
Всю ночь мы старательно готовим «Страну Советов» к отлету. Каждый по сорок раз проверяет свое хозяйство. Мы спешим. Вылететь надо рано, с рассветом, чтобы ночь не застигла где-нибудь в горах или над Байкалом.
Вдруг видим: Болотов тащит какую-то корзину. Осторожно так. А он у нас вроде завхоза был, кроме всего прочего. Мы так и звали его: завхоз дядя Том. Он на негра похож.
— Что это у вас в корзинке? — спрашиваем мы дядю Тома.
Он показал. А в корзинке до самых краев яйца наложены.
Мы давай смеяться.
— Да куда вы столько, дядя Том? Уж прихватили бы за одно и курятник!
— Ладно, ладно, смейтесь, — говорит дядя Том. — Еще как пригодятся. Сами попросите.
«Ну пусть, — думаем, — везет сколько влезет».
Рассвело. Мы вылетаем из Красноярска. Сразу круто идем вверх, чтобы за гору не зацепиться, чтобы болтанка не расшибла.
Внизу во всех долинах плавает туман. Взошло солнце. Туман постепенно стал открывать долины и склоны гор. Но вместо тумана полезли тучи, и вдруг ударил шквал. Самолет бросило в сторону. Я чуть не стукнулся головой об стенку кабины.
«Попали в болтанку!» — подумал я.
Самолет швырнуло в другую сторону. Потом мы быстро-быстро полетели вниз, а над самой вершиной горы Шестаков выправил самолет. От одного мотора к другому внутри крыльев — проход. Фуфаев катается по нему с промасленной тряпкой, то к одному мотору, то к другому. Ему нужно очень внимательно следить за моторами — вдруг они сломаются, а спуститься некуда: кругом горы.
Целый день болтаемся мы по небу. Перед самым заходом солнца прояснело.
Под нами Байкал. Много мы о нем слышали и читали: Байкал — очень красивое озеро. Байкал — как море. Байкал свиреп и очень глубок, а сверху видно каждый камешек на дне.
Но камешков на дне я не увидел. А что Байкал очень красив — это верно. Мне жалко, что не могу побросать свои приборы, сложить руки и любоваться Байкалом. Байкал спокоен.
Кругом — здоровенные скалы. На них — лес. Скалы и лес отражаются в воде. А вода такая же как небо: светлая, оранжевая.
Байкал остался позади. Уже вечером пролетаем мы над Верхнеудинском. Видим — на аэродроме толпа. Смотрят, как мы летим.
Я бросил вниз красный вымпел. Это — знак приветствия.
Темнота наступает очень быстро, а до Читы осталось еще 450 километров. И как раз впереди самые высокие горы: хребты Цаган-Хунтей и Яблоновый.
— Ну, как-нибудь пролетим. Это не то, что днем. Часа через два с половиной будем в Чите, — говорим мы.
Ночь хорошая, тихая. Мы быстро летим вперед.
Месяц весь день торчал на небе, а когда, наступила ночь, он посветил чуть-чуть и скрылся.
Стало совсем темно. Мы летим в черном пространстве, а по бокам нашего самолета несутся огненные языки. Кто увидит снизу — пожалуй, подумает: вот летит нечистая сила.
Все огни в кабинах мы потушили. Пусть глаза привыкнут к темноте. Мерцают только фосфорические циферблаты приборов.
Целый час летим в кромешной темноте, и хоть бы какой-нибудь огонек внизу или речка блеснула.
Вот когда бывает луна — даже маленький ручеек блестит, как серебряный.
Вдруг внизу я вижу страшную вещь.
Надо сейчас же сообщить всем. Я прохожу к пилотам, трогаю Болотова за плечо и кричу ему:
— Посмотрите вниз, дядя Том.
Внизу, в темноте, под самолетом распласталось белесое пятно. Тут же впереди другое, только гораздо больше. Пятна быстро соединились вместе.
Мы все так и впились глазами в темноту и со страхом следим, как возникают пятна.