На самом деле
Шрифт:
27
Анна с интересом изучала тех, кто сел по правую руку от нее.
Одной из них была особа лет сорока в кричащей красной кофте, юбке черной кожи, странным образом натянутой едва ли не на ребра (чтоб была короче?), несколько сутулая, читающая книгу «Марианна. Том 4». Вторая, толстая старуха с усами над верхней губой, усердно ковырялась в зубах ка кой-то палочкой. За ней сидела еще одна, такая же, шестидесяти-семидесяти лет, но тощая, чем-то похожая на козу, с бессмысленным взглядом. Потом шла пышная матрона, «ягодка опять», дочерна загорелая, но с совершенно белой шевелюрой, сквозь которую проступали отросшие черные корни. В левом ухе у нее было пять сережек, в правом — три, на пальцах — шесть колец, и все из золота. Бордовый маникюр не очень гармонировал с оранжевой помадой. Дальше, еще правее, помещалась тетка в серой шали. Взгляд ее был хищным, хотя рядом ничего не продавали. С краю, наконец, сидел пацан лет восемнадцати с тетрадью — видимо, студент.
Анне было очень интересно.
Она впервые работала на избирательном участке.
Поскольку школа, где трудилась Сарафанова, была таким участком, то когда пришел черед выборов в парламент, Анну привлекли к работе. В воскресенье пришлось подниматься полшестого, к семи быть на месте, прослушивать инструктаж, наблюдать за опечатыванием урны, а потом до вечера сидеть на выдаче бюллетеней. Вышло так, что Анна села с краю, рядом со столами наблюдателей: их-то она сейчас и разглядывала. Раньше, услышав в новостях какую-нибудь фразу вроде «Наблюдатели зафиксировали много нарушений», Анна думала, что эти наблюдатели — этакие молодые демократы типа Немцова, энергичные борцы за гражданские права. Она ошибалась. За демократичностью избрания гласных от народа (так отныне называли депутатов) наблюдали женщины пенсионного и предпенсионного возрастов. Те самые, которые активно шли в ряды вахтерш, кондукторов и прочих врагов рода человеческого. Не им ли принадлежала реальная власть в стране?..
Краем уха Анна слушала беседы наблюдателей. Работы было мало: избиратели не торопились исполнять гражданский долг, тем более с утра.
— Ох, как мне надоели эти выборы, — сказала женщина в золоте. — И зачем они нужны? Чтоб деньги тратить! При советской власти было намного лучше.
— Да уж, — согласилась с ней худая. — Партий развелось не знаю сколько. Раньше-то одна была — пришел, проголосовал, и думать не надо. А тут поди, разберись!.. Издеваются над народом!
— Да, при Союзе удобнее было.
— Все было для людей! А теперь для кого?! Для этих чертовых демократов!
На груди у первой красовался бейджик «наблюдатель от партии Правое дело». Вторая была уполномочена Явлинским.
— Чтоб ей провалиться, этой власти! Чтоб ей пусто! — громко заявила женщина в шали. — Вчера вот хлеб опять подорожал!
Она была от партии «Единая Россия».
— Просто президент пока не знает. Знал бы — разобрался, — робко отвечала ковырявшая в зубах усатая бабуля, наблюдатель от КПРФ. — А я ему в тот год носки связала…
Романтичная особа, нанятая, чтобы наблюдать от Жириновского, читала «Марианну» и молчала. На другом конце молчал студент, старательно зубривший свои формулы, не глядя на процесс избрания, за которым был поставлен надзирать от новой «Партии исконных русских граждан».
И все же выборы скорее нравились Сарафановой, чем не нравились. Она понимала, что на ее глазах решается судьба Родины. Историк Карамзин, по слухам, выскочил четырнадцатого декабря на Сенатскую площадь, не успев как следует одеться — так спешил увидеть делание истории. Кто из друзей Анны, преподавателей, сокурсников не сделал бы того же? Николай Михайлович в тот день опасно простудился, заработал воспаление легких и вскоре умер. По сравнению с этим от Анюты требовалась мелочь — отработать около шестнадцати часов подряд, включая, разумеется, подсчет и составление протоколов. Дети на английских фабриках восемнадцатого века вкалывали больше.
Иногда выпадал шанс не только наблюдать за ходом исторических событий, но и чуточку вмешаться.
— Дочка, где тут коммунисты? — спрашивала бабка-избирательница, взяв бюллетень. — Не вижу без очков-то. Ткни мне пальцем.
Как-либо влиять на волеизъявление, в том числе тыкать пальцем членам избирательной комиссии, а также наблюдателям было строжайше запрещено. Но старухи без очков не принимали отказов, обижались, продолжая требовать подсказки. Сарафанова могла бы показать им на другую партию, которую считала более достойной. Постыдилась.
— Хде тут Прежидент-то? — подходила к наблюдателям другая престарелая гражданка.
— Мы, мамань, не его нынче выбираем! Думу! Слышишь? Думу!!!
— А…
— Ты за партию голосуешь!!!
— Што? Партию… Ах, вот как… Хто иж них за Прежидента?
Большинство желающих отдать свой голос кому-либо были стариками.
— Так всегда, — шепнула Анне учительница физики, сидевшая с ней рядом. — Молодые дольше спят и меньше голосуют. Но они тоже придут.
В самом деле, около полудня стали появляться молодые, в том числе семейные, с колясками. Пришли два брата-близнеца, чье совершеннолетие было именно сегодня — встреча с ними подняла настроение. Пришла мать-героиня, чье потомство — пять голов — визжа, носилось по спортзалу, пока та была в кабинке и решала судьбу Родины. Пришли дедок и бабушка, приятно-белокурые, влюбленные, одетые как будто бы в театр — интеллигенты. Из столовой пахло булочками. Флаги радовали глаз. Часам, наверно, к трем студентка наконец ощутила что-то вроде праздника.
Из громких разговоров избирателей Сарафанова понимала, что, похоже, большинство голосов окажется у партий право-монархического толка. Ежедневные передачи о подмене царя и проклятия в адрес Европы из телевизора делали свое дело.
В пять часов настало время идти к тем, кто заказал избирательную урну на дом. Эту урну взял под мышку дед-физрук. Сарафанова захватила пачку бюллетеней. Оба влезли в валенки, надели шубы и в сопровождении наблюдателей двинулись по списку адресов, отважно преодолевая сугробы и проваливаясь в снег, которого недавно навалило вдвое больше обычного.
В первой квартире жила роженица. Анна одним глазом заглянула в спальню, где лежал младенец — красный, крошечный, забавно трепыхавшийся, показавшийся ей удивительно длинным и тощим, почти не похожим на человека.
Во второй квартире пахло воском, ладаном, кошатиной и нафталином. В коридоре помещался календарь за две тысячи первый год с изображением Богородицы.
— Давайте бюллетень, — сказала бабушка со слабыми ногами. — Я уже решила, за кого голосовать.
В третьей в коридоре находился старый холодильник, на котором красовалась выцветшая, древняя картинка с парочкой котят. В углу картинки рваное отверстие залепили разноцветными наклейками с бананов, в основном «Чипита» и «Бонита». Наверху, на холодильнике, лежала пара папок, старая ушанка, повесть Казакевича «Звезда» с водруженным на нее растением в горшке, детали от велосипеда, над холодильником висело корыто, обещавшее упасть кому-нибудь на голову. Справа от рефрижератора стоял уже совсем необъяснимый туалетный ершик в розовом ведерке, а слева, возле продырявленной диванной подушки, относившейся к гарнитуру шестидесятых или семидесятых годов двадцатого века, лежали тапки, превращенные упорным применением в босоножки. Старичкам, которые здесь жили, полчаса пришлось разъяснять суть выборов и метод заполнения бюллетеня. Еще столько же времени они обдумывали решение, предложив Анне и ее коллегам выпить чаю.
По четвертому адресу снова жила старая бабка. Квартира ее оказалась беднее, чем все предыдущие. С ней жил сын, горький пьяница, который вышел из спальни в трусах.
— Что, кирнем? — предложил он членам комиссии.
— Ну тебя к черту! — ответил физрук, когда пьяница, раз уж комиссия пришла к нему на дом, решил проголосовать заодно с матерью. — Нашелся больной, тоже мне! Приходи на участок!
В пятой квартире дверь открыла Аленка Витушкина из восьмого «А» — двоечница, пошлячка, лентяйка, прогульщица, читательница во время уроков учебников о том, как стать стервой, а также махательница трусами.