На широкий простор
Шрифт:
Выразительный взгляд, брошенный панами на Галинича, заставлял его так или иначе откликнуться на слова пана полковника о польском демократизме.
— Мы, белорусины, весьма считаемся, панове, с демократичностью польского народа, — сказал Галинич. — И не только считаемся с ней, но и высоко ценим ее. Вот почему мы и связываем судьбу белорусского народа с судьбой великой польской нации. И мы ориентируемся не на азиатскую большевистскую Москву, а на демократическую европейскую Варшаву!
— Натуральна жэч! [20] — подтвердил ксендз Голандзевский.
20
Естественное дело! (польск.).
Пана Длугошица, Дембицкого и других панов несколько покоробило, что Галинич поставил польский народ на одну доску с белорусским. Такое соседство двух народов за столом жизни задевало их шляхетский гонор, но, как хитрые политиканы, они ничего об этом не сказали, а только кивнули головой. Галинич же, чтоб отблагодарить ксендза Голандзевского, добавил:
— Даже тот факт, что первые белорусские газеты «Наша доля» и «Наша нива» поддерживались польской общественностью и уважаемым католическим духовенством в первую очередь, в то время как ни один представитель православной церкви их и не выписывал, показывает, кто нам сочувствовал в нашем стремлении к возрождению белорусского народа и его культуры.
Ксендзы и шляхтичи скромно опустили очи долу. В заключение Галинич обещал оружием слова помогать полякам в их борьбе против большевиков. Другого оружия белорусы пока не имеют: формирование специального белорусского войска находится еще в начальной стадии.
Паны высказали «демократу» Галиничу свое удовлетворение. Все же их продолжало что-то беспокоить. Беспокойство это прозвучало в вопросе пана Крулевского.
— Но, пся крев, хлопы все еще бунтуют. Цо то бендзе? [21]
21
Что это будет? (польск.).
Пан Дембицкий слегка нахмурился.
— Это, пане, чепуха! — пренебрежительно бросает он. Неприятно было вообще в такой торжественный момент вспоминать про «хлопов», тем более что «хлопы» прятались по лесам. Обстоятельство это невольно напоминало шляхтичам былые времена мятежей, когда они сами устремлялись «до лясу» [22] .
— Это не чепуха, пан полковник! — осторожно возразил Дембицкому адвокат Ладунский. — Я боюсь, что недооценка силы хлопского движения может принести немало неприятных неожиданностей. Крестьянские восстания — это ответвление того же большевизма, того же темного начала, что таится в каждом человеке и особенно — в натуре простонародья. Под знаменем большевизма и под непосредственным руководством большевиков возникают восстания хлопов, и в этом их опасность. В чем сила большевизма? В его лозунгах и в призывах к разрушению. Большевики отлично знают душу голытьбы и апеллируют к ее темным инстинктам.
22
В лес (польск.).
— А! — скривился один из помещиков. — Пан Ладунский напуган большевиками и считает их большой силой…
А музыка гремела. Веселилась шляхетская молодежь. Натанцевавшись и наговорившись, гости сели за стол. Шумным, пышным был банкет во дворце пана Длугошица под охраной батальона легионеров. Провозглашались патриотические тосты, кричали «виват» польскому государству, маршалу Пилсудскому, польскому воинству в лице генерала и пана Дембицкого, хозяину дома, католическому духовенству и наикрасивейшим польским женщинам.
Договориться о деле с Савкой Мильгуном взялся рассудительный Бруй. Он выбрал для этого подходящее время и однажды в сумерках заглянул во двор Савки.
Бруй вошел в хату и остановился возле порога: в хате никого не было. Он хотел уже повернуться и идти назад, когда с печи раздался голос:
— Кто там?
— Это ты, Савка?
— Я! — спокойно отозвался Савка, не слишком торопясь подыматься: уж больно не хотелось двигаться — хата холодная, а на печи тепло.
— Здорово, Савка! Что ты там поделываешь?
— А вот лежу себе и думаю…
— Ну что ж, и то работа, коли нет ничего лучшего… О чем же ты думаешь?
Бруй зашел с другой стороны печи, поближе к Савке. Савка попытался было встать, но тут же передумал и решил отвечать гостю лежа.
— Думаю, чем бы заняться. Надо же что-то делать, а вот что — никак не придумаю.
При этом Савка насторожился: «Интересно, чего это ты пришел?»
— Эх, голова! Работы себе не найдешь. Да ты и не любишь работать.
— Ну как это не люблю? Смотря какая работа.
— Смешно говорить, чтоб человек себе работы не нашел.
«А не пришел ли ты нанимать меня в батраки? — пронеслось в голове Савки. — Нет, брат, дудки, к тебе батрачить я не пойду».
— Человек ищет работу по себе, — громко сказал Савка.
— Гультяй ты, Савка, вот что я тебе скажу. В такое времечко да чтоб не найти, чем заняться!
— Ну так скажи — чем.
Савка сделал решительное усилие и наконец сел. Он почувствовал, что Бруй собирается сказать нечто такое, что стоит послушать сидя.
— Ты вот что мне скажи, — перешел Бруй прямо к делу. — К какой партии ты принадлежишь?
— Как это — партии? — почесал затылок Савка.
— А так, за кого ты стоишь?
— Я?… Ни за кого. Сам за себя стою.
— Вот это и плохо. Если ты ни за кого не стоишь, значит, и за себя не стоишь… ты посмотри, как ты живешь: холодно, темно, пусто…
— Ну, это не всегда так бывает, — возразил Савка. — Когда пусто, а когда и густо.
— Слушай, Савка, есть одно дело — возьмись за него. Не пожалеешь… Как раз и будет густо.
Савка почуял, что пахнет жареным.
— Говори — что?
— А вот что: заделайся-ка ты партизаном.
Савка помолчал. Потом отрезал:
— Не хочу.
— Ты не знаешь, в чем тут соль…
— Соль хороша, когда есть что солить, — заметил Савка.
«Закручиваешь, брат, какую-то штучку… Чую — тут сальцем пахнет», — размышлял про себя Савка, но не торопился обнаружить движения своей души.
Симон Бруй обиделся:
— Если ты не хочешь даже поинтересоваться в чем тут дело, так нам и говорить не о чем.