На широкий простор
Шрифт:
— Что ты попрекаешь меня своим хлебом? — Красивые глаза Авгини стали злыми и холодными. — Разве я не работала? Не заработала себе на хлеб, на одёжу?
Она заплакала и другим тоном сказала:
— Пускай они огнем горят, твой хлеб и твоя одёжа! Лучше бы я батрачкой осталась.
— А, обожралась! Батрачить захотела! — Губы Василя уродливо скривились, и черная борода затряслась. — Так иди из моей хаты! Вон! Чтоб и духу твоего здесь не было. Не надо мне предателя и врага в хате! Вон!
Он схватил Авгиню за плечи и с силой толкнул ее к дверям. Вцепившаяся в мать Алеся от толчка полетела вместе с ней и стукнулась головой о косяк. Девочка схватилась рукой за голову, но не плакала и не кричала, а только дрожала вся, как в лихорадке. Петрок и Гришка с плачем бросились к матери и тоже уцепились ручонками за ее платье.
Какая горькая обида, какая издевка!
Еще никто никогда так не поступал с Авгиней. Она сама испугалась не меньше Алеси. С ненавистью глянула на разъяренного войта, потом привлекла к себе Алесю.
— Доченька моя! Головку тебе пробил этот зверь!
— Мамка! Зачем ругаешься с тятей? — с тихим укором спросила Авгиню Алеся.
А Василь в порыве ярости стал срывать с перекладины одежду Авгини и Алеси и швырять их под ноги жене.
— Забирайте свои тряпки и не мозольте мне больше глаза. Хватит!
Потом повалил набок сундук, вскочил на него и начал колотить по сундуку каблуками.
Авгиня молча надела короткий кожушок, накинула на голову теплый платок, а потом одела Алесю.
— Пойдем, дочушка, нам тут нет места.
Петрок и Гришка заплакали:
— Не уходи, мама!
— И мы с тобой!
— Марш на печь! — гаркнул на них отец.
Мальчики покорно выпустили из рук полу материнского кожушка и с опущенными головками полезли на полати к деду Куприяну: оттуда раздался их громкий плач.
— Не плачьте, детки, — обратилась к ним мать. — Я вернусь и вас возьму.
— А, чирий тебе! — кричал Василь. — Хватит с тебя дочки.
— Ну, это мы еще увидим! — В голосе Авгини прозвучала угроза.
Василь распахнул дверь. Авгиня, не дожидаясь нового пинка, взяла за руку Алесю и шагнула за порог, в тьму зимней ночи.
Назавтра в деревне Примаки — так называлась деревня, где жил дед Талаш, — только и было разговоров, что про Авгиню и про ее разрыв с войтом Василем Бусыгой. А к вечеру того же дня еще одна новость взволновала деревню: хата деда Талаша и вся его усадьба брошена хозяевами, опустела…
Савка Мильгун всегда считал: скорость — не спорость. Вот почему, распрощавшись с Максимом, он без всякой торопливости зашагал в сторону деревни Вепры. Да и зачем вообще спешить? Все равно, спеши не спеши, а от судьбы не уйдешь.
В Вепрах Савка задержался: были все основания для того, чтобы побыть в этой деревне подольше. Во-первых, тут было много обиженных легионерами: в Вепрах легионеры убили Кондрата Буса, сожгли хату Мартына, вообще Вепры ободрали они как липку. Во-вторых, в Вепрах проживали приятели Савки, давнишние компаньоны по части конокрадства. Правда, дела эти были не такие уж почетные, чтоб шуметь о них при всем народе, но вспомнить в хорошей компании, за чаркой самогона, как они ловко угоняли лошадей, — отчего бы и нет? Особенно принимая во внимание, что дела эти делались еще при царе… А у Савки как раз и денежки были: получил задаток от войта и его приятелей. Таким образом, Савка пробыл в Вепрах дня четыре и, надо сказать, даром времени не терял: всем и всякому — правда, под большим секретом — высказывал те же взгляды, которыми поделился с Максимом, говорил о своем решении стать партизаном. В этом деле он уже, как говорится, набил руку. Он так увлекся своим «партизанством», что и сам начинал верить в него. Но в это время в Вепрах появилась невестка Талаша и рассказала жене Мартына Рыля, кто такой Савка и какое поручение получил он от войта. Узнав об этом, вепровцы страшно возмутились. Неизвестно, что стало бы с Савкой, но тут вслед за Аленой пришел в Вепры Максим и передал приказ отца — направить Савку в Карначи к Тимоху Будику. Такой развязкой все остались довольны: сам Максим был доволен тем, что ему удалось выполнить отцовский приказ; вепровцы — тем, что им не надо было больше думать, как поступить с Савкой; сам же Савка был уверен, что нашел то, что искал.
Итак, из Вепров Савка подался в Карначи.
Тимох Будик долго и внимательно разглядывал Савку Мильгуна. Под этим проницательным взглядом Савка чувствовал себя как-то неловко. Но он храбро выдержал этот испытующий взгляд и, в свою очередь, глазом не моргнув, разглядывал Тимоха.
— Так это ты и есть тот самый Савка Мильгун? — спросил наконец Будик.
«При чем тут „тот самый“? И почему „тот самый“?» — обеспокоенно подумал Мильгун. В этих словах послышалось что-то такое, от чего Савку словно обдало варом.
— Что значит «тот самый»?.. Разве есть еще и не «тот самый» Савка Мильгун и ты знаешь такого? — поинтересовался Савка.
— Может, и есть, может, и знаю, — многозначительно усмехнулся Тимох. Усмешка совсем не шла к его суровому лицу. — Кажется мне, будто я тебя где-то видел, — сказал Тимох, снова поглядев на Савку.
— Может, и я тебя где-то видел, — не растерялся Савка, подчеркивая слово «где-то».
— А где было это «где-то»? — спросил Тимох.
Савка хитро глянул на Будика:
— Если не ошибаюсь, так мы с тобой в Мозыре вместе ели царские сыры.
Савка намекал на мозырский острог. Он просидел там год за распространение прокламаций. Это обстоятельство, будто рисующее Савку с новой стороны, требует, однако, разъяснения. Дело обстояло вот как. Савка знал, что осужденные за «политику» пользуются уважением в народе. Он и решил этим воспользоваться и в последнее время, когда отправлялся «на ловлю» (то есть красть лошадей), засовывал в карман прокламации. Его поймали как конокрада, но у него оказались прокламации. И судили Савку не как конокрада, а как социал-демократа.
Теперь Савка всюду бахвалился, что боролся против царского «прижима».
Тимох Будик получил два года арестантских рот за поджог панской конюшни и сидел в остроге как уголовник.
— Гм! Так, так… Помню, — сказал Тимох. — А теперь, значит, воевать с панами?
— Воевать, брат, до конца воевать! — подтвердил Савка и решительно кивнул головой.
— Ну и хорошо. Поведу тебя к нашим, познакомлю с самим дедом Талашом.
…После того как дед Талаш столь удачно освободился из плена, он решил заняться Савкой Мильгуном. Что с ним делать? Как поступить с этим негодяем? У деда Талаша было много разных проектов, но, поскольку дело это касалось всех, дед посчитал более правильным передать его на решение партизанского отряда, в котором уже устанавливались свои порядки и законы.