На широкий простор
Шрифт:
— Считаем неопровержимо установленным, что покушение на убийство представителя польской власти было тобой совершено… Пускай пан так и запишет, — повернул он кривой нос к долговязому. — Да, покушение на убийство — установленный факт, — снова повторил шустрый, обращаясь к Савке. — Этого одного достаточно, чтобы по закону военного времени тебя повесить. Да, повесить. Дальше. Из твоих показаний следует ясно и неопровержимо, что ты имел связи с повстанцами против польской власти, и ты это утаил. А из этого следует, что ты сочувствуешь преступникам и покрываешь их, иначе говоря — ты сам такой же преступник и вторично заслуживаешь, чтоб тебя вздернули на виселице. Да, да. Но ты можешь себя спасти, если расскажешь нам, где прячутся преступники, с которыми ты виделся и вел беседу, и поможешь нам поймать их.
Савка попал в безвыходное положение. Но он был уверен, что его берут «на пушку». Он стоял на своем и упорно отрицал, что виделся с повстанцами и разговаривал с ними. Долго бились с ним паны следователи. Нажимали на него то уговорами, то обещаниями, то угрозами, увещевали разными способами. А Савка твердил свое:
— Не знаю. Не видел.
Тогда рыжий круто изменил тактику допроса. Он вдруг вскочил со своего места, тупое лицо его побагровело. Как кувалдой, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Врешь, бродяга! Но мы тебя спросим по-другому.
Разъяренный, он подошел к узкой и низкой двери. Два раза сильно стукнул в дверь и крикнул:
— Адольф!
В то же мгновение дверь распахнулась. Пригнув голову, в камеру шагнул громила зверского, свирепого вида.
— Слухам пана! — прогремел его голос.
Рыжий кивнул на Савку.
— Допросить!
Савка не успел оглянуться, как железные руки схватили его и поволокли к тому страшному приспособлению, которое бросилось ему в глаза, едва он вошел в камеру. На мгновение он потерял сознание. Опомнился только тогда, когда шея была крепко зажата деревянными брусками. Савка почувствовал, что какая-то сила отрывает его от земли. Нестерпимая боль туманом застлала глаза. Жилы и кости растягивались и готовы были в любую секунду лопнуть. Он дико закричал и потерял сознание.
Очнувшись, Савка увидел, что лежит на полу, а возле него стоят страшный Адольф, рыжий и шустрый.
Савка тупо глянул рыжему в глаза. Тот спросил:
— Скажешь правду? Где повстанцы?
— Не знаю, — ответил Савка.
Он думал, что теперь ему наконец поверят, но рыжий снова назвал страшное имя:
— Адольф!
Савка почувствовал, что у него больше не хватит сил. И он сдался.
…Три пары добрых коней, запряженных в широкие просторные сани, быстро скользят лесными дорогами и гатями между болот. В санях сидят незнакомые люди, видно прибывшие издалека. Их человек тринадцать. И народ все крепкий, молодой, здоровый, как на подбор.
По виду они хуторяне, хозяева средней руки. И держатся важно, с достоинством. Куда они едут? Не в гости ли на какой-нибудь хутор?
Странно только, что едут одни мужчины… Ночь укрывает их теменью от любопытных взглядов, разве только одинокий прохожий, остановившись на дороге, проводит их пытливым взглядом и, отойдя в сторону, сам себя спросит: «Что это за люди?» И никак не догадается, что эти люди — переодетые агенты польской разведки, что в передних санях сидит Савка Мильгун и показывает дорогу в тот лес, где нашел себе убежище изгнанный из дому Талаш. Не догадывается и Савка, что там, в лесу, его уже поджидают вместе с «гостями».
Неважно чувствовал себя Савка. И не потому, что его избили в кровь приятели войта и отдали в руки палачей, не потому, что его пытали, растягивали ему жилы и кости, а потому, что ненавистные люди сломили его волю, упорство и заставили делать так, как им нужно.
Савка хотел поквитаться с войтом и его компанией, порвать с ними и отказаться от того грязного дела, на которое подбили его. Ничего, прожил бы и без их подачек. Но вышло не так. Худо, паршиво повернулось все, и боится Савка этого леса, шалаша, где он разговаривал с дедом. И сам дед Талаш стоит в глазах как живой, а в ушах звучат его слова: «Держи язык за зубами». И Савке хотелось держать язык за зубами не только потому, что так сказал дед Талаш. Нет, он просто ужаснулся подлости того дела, за которое так легкомысленно взялся. А может, там никого не будет? Вот было бы хорошо, если бы они обнаружили пустой шалаш! Рыжий ничего не сделает с ним, если шалаш окажется пустым: не мог же Савка привязать Талаша. А следы его они обнаружат… Савка не думает о том, что будет, когда они вернутся из леса. Не думает даже и о том, что он — арестант, что с рук его не сняты наручники: их снимут только тогда, когда Савка покажет шалаш, где укрываются опасные вожаки повстанцев, — так ему обещали. Но Савка не верит.
Сейчас за каждым его движением настороженно следят две пары глаз. Две руки держат наготове револьверы. Стоит Савке пошевелиться немножко сильнее, чем нужно, или крикнуть, что он — невольник, как его тут же застрелят как собаку. А может, все-таки попробовать в лесу дать драла? Ночь, лес, глухомань. А может, удастся вырваться, убежать?..
Плохо чувствует себя Савка, а все потому, что никогда не додумывает своих мыслей до конца, все делает на авось, полагаясь на счастливый случай. Страшен Савке лес. Нет, не лес — страшней всего суд людской. А лес уже близок. Сейчас дорога кончится, надо идти пешком.
Передние сани останавливаются. Подъезжают вплотную и другие и тоже останавливаются. Отсюда три километра до места, где стоит шалаш старого атамана, его сына и его помощника Мартына Рыля. Операцией руководит рыжий.
— К оружию! — тихо командует он.
Шпики и полицейские агенты заряжают револьверы и карабины и вылезают из саней. Трогаются с места, идут растянутой цепочкой друг за другом узкой лесной тропинкой. Впереди Савка в сопровождении двух конвоиров. С него не спускают глаз. Идут неслышно, ступают осторожно, чтоб не производить никакого шума. А лес, окутанный темнотой, чутко ловит каждый неосторожный шорох. Лес молчит глухо, затаенно, враждебно. Кажется, пусто в нем, безлюдно и мертво. Но это только видимость тишины. В этой глухой темноте ночного леса снуют, как тени, невидимые люди, пронизывая мрак зоркими взглядами. Они уже знают — враг в лесу, смертельный враг, от которого нельзя ждать пощады. Люди подсчитывают силы врага, шепотом по кругу передают друг другу сведения о каждом шаге карателей и неуклонно сужают кольцо вокруг врага.
А враг все ближе и ближе.
Глаза Савки беспокойно вглядываются в темноту леса, в ту сторону, где стоит шалаш. Крадутся уже около часа. Шалаш должен быть уже близко. И вдруг блеснул за деревьями огонек. Огонек мигает в ночной темноте, как волчий глаз. Эх, дед Талаш, дед Талаш… Сам помогаешь врагу, облегчаешь ему задачу. Савка дрожит, как в лихорадке, руки его трясутся.
— Здесь! — шепчет он конвоирам, показывая на трепещущий красный язычок огня.
Останавливаются.
Савка и его конвоиры будут теперь находиться позади. Савкина миссия, поганая, предательская миссия, окончена. А десять человек под командой рыжего идут вперед, рассыпаются цепью, беря в кольцо шалаш и мирный, приветливый огонек возле него. Долго-долго тянутся минуты, тоскливые, напряженные до предела. По мере того как суживается кольцо вокруг шалаша, продвигаются и конвоиры, подталкивая Савку. Ноги не хотят служить Савке, они деревенеют от страха… Шалаш уже совсем близко. Все выходы из него теперь плотно, безнадежно закрыты для тех, кто нашел в нем для себя укрытие и отдых.
Проходят минуты нестерпимой тишины. Наконец сверкнули белые лучи: это шпики осветили шалаш фонариками.
В шалаше пусто: осталось только примятое сено и несколько старых дерюжек. Рыжий и его команда сбились возле шалаша. Они суетятся у огонька, и до Савки доносятся их голоса. Шпики разочарованы, обескуражены: проклятый повстанец исчез, как злой дух. А он был тут, был совсем недавно.
Рыжий размышляет, обдумывает, что делать дальше. Он готов уже отдать новый приказ, но вдруг… Как порох, вспыхивает огонь сбоку от шалаша. Пламя сразу же взвилось ввысь, растекаясь по сучьям и ветвям деревьев. И другое зарево, такое же внезапное и стремительное, озарило лес с другой стороны.