На широкий простор
Шрифт:
Эти две проповеди только вступление, подготовка к третьей, основной и наиболее патетической, где Потейковский со всей силой своего красноречия набрасывается на большевиков, носителей безбожия.
После богослужения родовитая шляхта, паны помещики и высшее офицерство заходят к ксендзу Потейковскому на «чашку чаю». Ксендза-проповедника поздравляют: его проповедь — шедевр красноречия. Ему пожимают руку и пан Длугошиц и полковник пан Дембицкий. Ксендз Потейковский весь светится от удовольствия. В костеле он, как и сотни других слуг пана бога, проводит только идеологическую, подготовительную работу… А теперь он показывает гостям газеты, журналы, где напечатаны его статьи, призывающие к войне против большевиков, показывает антисоветские листовки, рассказывает о предпринятых им практических мерах против Советов: налаживание шпионажа, организация банд и своей агентуры на советской территории. Основательно и всесторонне готовится панская Польша к весенней военной кампании против Красной Армии и ждет только, когда просохнут дороги, чтобы двинуть свою армию в поход.
… Дружно начавшаяся весна стремительно входила в силу и в несколько дней изменила полесский пейзаж. Болота превратились в сплошные водяные пустыни, где одиноко торчали порыжелые кочки с сухой прошлогодней травой, купы лозняка, до половины залитые водой, да высокие ольхи, выбывшие уже из строя живой жизни и лишь печально вздымающие ввысь свои сгнившие сучья. Одни только темные пущи хранили свою обычную суровость, угрюмость, затаив в дебрях своих звериные логовища, непроходимые топкие болота, речки, озерки с неисчислимыми бродами, песчаные острова, узкие, мало кому известные проходы и целые реки талых вод, что медленной лавиной двигались по темным низинам, переливаясь из болота в болото и беспрерывно стремясь к Припяти. Но как веселы и приветливы сейчас опушки этих лесов! Здесь каждая пядь земли, пригретая весенним солнцем, живет радостной возрожденной жизнью, выпуская первые ростки молодой зелени. Зашевелились мурашки, разные жучки, козявки, такие малюсенькие, что нужно внимательно всматриваться, чтобы заметить их радостное беспокойное движение на каждом обласканном солнцем клочке земли, на сухих былинках, на коре давно сгнившего дерева. А воздух звенит гомоном и токованием пернатых. Слетаются птичьи пары, вьют гнезда, чтобы устроиться и выводить птенцов. Обновляется земля, оживает природа, и радостный шорох жизни шевелит ветви кустов и деревьев в старом лесу.
Разлилось половодье, отражая в себе чистое небо и сияющее солнце. Как островки, разбросаны там-сям по воде людские поселения. И тихо в них, не видать человека. Притаилась полесская деревня. Но это только одна обманчивая видимость тишины и покоя. Качает водяная пустыня на стремнинах своих быстрые остроносые челны и легкие чайки-душегубки. А в этих челнах, в этих чайках снуют от деревни к деревне суровые замкнутые сыны Полесья, встревоженные, выбитые из жизненной колеи нашествием ненавистных оккупантов. Настороженно вглядываются они в просторы залитых водой болот и проносятся между кустов, прячутся возле высоких, сухих камышей. На этих просторах воды, под темным навесом хмурых лесов, таятся грозные замыслы поднимающегося на борьбу крестьянства. Зреют они и под крышами убогих хат. Чутко ловит звуки настороженное ухо, и всматривается в даль зоркий глаз…
Наступает весна. Что несет она с собой?
Тревожно содрогнулось Полесье.
От болота к болоту, от пущи к пуще перекатывалось грозное эхо смутного гула. В тихом воздухе испуганно колыхнулась молодая, нежная листва на гибких ветвях оживших деревьев. Распустившиеся кудрявые березки, окружив высокий бор живым венком свежей, пахучей зелени, стояли теперь в задумчивом оцепенении и, кажется, прислушивались к этому необычайному далекому грохоту, от которого колыхался прогретый солнцем воздух и вздрагивала земля, передавая эту дрожь деревьям и молодой листве на них. Такое же пытливое недоумение было в облике старого бора, высоко поднявшего свои пышные вершины и гревшего их на весеннем солнце в волнах чистого воздуха. А когда на лес налетали мягкие порывы ветра, ветви и листья начинали колыхаться и шепотом спрашивали ветер: «Что? Что? Что?» Даже степенные аисты прекращали свои прогулки по краям болот и тревожно прислушивались к странному гулу. А этот гул растекался по дебрям болот и лесов, беспокоя зверей и птиц. Старые кабаны настораживали уши, прислушивались, ничего не понимая, но, испуганно хрюкнув на всякий случай, подавались поглубже в дикие пущи, ведя за собой свои кабаньи выводки.
Страх и тревогу рождали этот гул и тяжелые громовые раскаты. Казалось, будто земля стонала от невыразимой боли. И люди — зрители и вместе с тем участники великой социальной драмы, где решались судьбы миллионов, — выходили на улицу и прислушивались к далекой орудийной канонаде, покачивали головой и говорили:
— Началось!
А их встревоженные мысли рисовали им жуткие картины войны.
Крестьянская заботливость и беспокойство о завтрашнем дне требовали решения новых неотложных вопросов. И люди в тиши своих темных лесных углов думали о том, как уберечь от жадной пасти войны скудный запас хлеба, как спасти свою скотину, коня и все остальное добро от ненасытности панов, как, наконец, самому не попасть под кровавую колесницу войны.
— Двинулись поляки! — передавали со двора во двор, из деревни в деревню.
Люди торопливо брались за работу, чтобы использовать, пока не поздно, каждый день, каждый час, чтоб отдать земле на хранение и на прирост хоть малую частицу ржи и картофеля, а остаток спрятать — иначе отберут непрошеные гости. Спешили сеять, спешили прятать, спешили угнать скотину на недоступные островки среди болот…
Хотя все знали, что весной война разгорится с новой силой, но, когда эти дни наступили, вести о начавшихся боях глубоко встревожили и взволновали народ. Что же будет? Чем кончится эта война?
А война только начиналась, только развертывалась.
И первыми начали ее белополяки. Они выбрали подходящий момент.
Части Красной Армии снялись с фронта — их перебрасывали на юг. Подтянули белополяки войска, подвезли пушки, бронемашины, боеприпасы. Собрали правее Полесья более десятка дивизий и двинули их на Киев, по старой, протоптанной интервентами дороге.
Быстро продвигалось вперед белопольское войско… Наступление шло на широком фронте.
Зашуршали, как листва поздней осенью, польские листовки и газеты. Крупными, жирными буквами кричали они о «победах польского оружия», о захвате сел, городов и целых районов. Усердно молились ксендзы в костелах и вперемежку с молитвами читали сообщения с фронтов об одержанных победах, призывали народ к жертвам и героическим усилиям, на войну за святую веру католическую против безбожников-большевиков.
Границ не было панскому ликованию и панской похвальбе. Высоко возносила панов шовинистическая волна, и многие из них уже не сомневались, что «большевикам пришел конец», и торопились вернуться в свои владения, откуда их выгнала Октябрьская революция.
В угаре этого воинственного энтузиазма паны не видели или не хотели видеть, что далеко не все было спокойно у них в тылу.
Одновременно с событиями большого масштаба, где ставились на карту судьбы миллионов людей, где решался вопрос, быть или не быть новому молодому строю жизни, за который боролись большевики, происходили и события незаметные, негромкие… В этих событиях участвовали отдельные люди или группы людей, действия которых были ответвлением великой борьбы, кипевшей на земле.
Две недели провалялся в постели Василь Бусыга после столкновения с Савкой Мильгуном. Дней пять продержали его в больнице. В жизни Бусыги наступила полоса неудач. С тех пор как назначили Василя войтом, не ладилось у него дома. Стычки и ссоры с Авгиней вылились в конце концов в бурный конфликт с женой, и конфликт кончился тем, что он прогнал ее… Мартын Рыль (в аресте которого Бусыга сыграл не последнюю роль) сумел удрать из-под конвоя… Деда Талаша никак не удается поймать, несмотря на все старания Бусыги и на разные махинации, как, например, арест Панаса… Савку Мильгуна войт послал к партизанам, чтобы он был там его, войтовским, глазом, а Савка неожиданно для всех изменил свое поведение и кончил скандалом, да еще пырнул его, войта, ножом в бок. Темной, загадочной пеленой было покрыто для войта поведение Савки: он даже не знал, куда Савка исчез Войту было известно, что Савка повел польскую контрразведку в лес, чтобы взять живьем опасных повстанцев, и что контрразведчики из леса не вернулись: их перестреляли там всех до одного. Неубранные трупы нашли в лесу, но трупа Савки обнаружено не было. Все это наводило на мысль, что полякам в лесу устроили западню. Но как это случилось? И какую роль сыграл во всем этом Савка? Вот вопросы, мучившие и беспокоившие войта и заслонявшие все остальное.
Василь Бусыга ходит мрачный. Он почернел и осунулся. В хате пусто и тихо: он да батька его, старый Куприян. Батька, как и прежде, осуждает Василя за его крутую расправу с Авгиней и Алесей. У деда Куприяна свой взгляд на такие дела: надо было жену немного поучить вожжами, если она провинилась, и на этом кончить. Но кто послушает старика? Уж больно поумнел нынче молодой народ, не хотят слушать старших. От этого и пошла катавасия по всему свету… Деду Куприяну жалко Василя, но кто пожалеет его, старика? Кто прислушается к его слову? Эх, старость, старость, кому ты нужна?