На широкий простор
Шрифт:
Но и эти слова не тронули сурового Тимоха.
— Значит, ты нетвердый человек, — сказал он.
Против этого довода Савка не мог возразить.
— Когда я возвращался из леса… как проводил ты меня к шалашу… я хотел вернуться и признаться, что меня подослали войт и его дружки.
— Но ведь ты не вернулся.
— Да… Не хватило смелости признаться. Но я не думал тогда, что дело так обернется. Дрался с ними. Войту бок ножом пропорол. Вырвался от них, убежал. Если бы меня тогда не поймали и не отдали в руки палачей, я пришел бы к вам. Непременно пришел бы!
— Тогда было бы другое дело, — сухо отозвался Тимох.
Савка надеялся, что его признание и раскаяние хоть слегка тронут Тимоха, что Тимох посочувствует ему, поймет и поддержит его в этот тяжелый час. Но Тимох по-прежнему относился к Савке сухо и даже враждебно и не вымолвил ни одного слова сочувствия. Та пропасть, что лежала между Савкой и партизанами, оставалась такой же темной и непреодолимой.
Разговор оборвался.
О чем же еще говорить?
Савка постоял немного, а потом сказал:
— Ну, я пойду.
— Ну что ж… — отозвался Тимох, лишь бы только отозваться.
Савка замялся.
— Может, ты дашь мне кусочек хлеба в дорогу? — робко попросил он Тимоха.
— Что ж, можно… Пойдем!
Подошли к хате Тимоха. Савка остановился во дворе. Тимох вынес ему большой ломоть хлеба. Савка взял, поблагодарил.
— Ну, бывай же здоров.
— Бывай.
Савка ступил шаг, остановился.
— Никогда больше не сделаю вам ничего худого. Не сделаю, Тимох. Мне совестно смотреть вам в глаза, но я искуплю вину перед вами… искуплю чем только смогу. Скажи это старому Талашу и Мартыну Рылю.
Савка расчувствовался. Глаза его наполнились слезами. Хотел еще что-то сказать, но голос его оборвался. Он тяжко вздохнул.
— Человеком стать хочу, — сказал Савка.
— Ну-ну, — отозвался Тимох.
В этом «ну-ну» Савка услышал нотку сочувствия, и ему стало легче.
Высокая худощавая фигура Савки скользнула вперед и вскоре исчезла в глубине двора за строениями и деревьями. Тимох постоял немного, провожая Савку взглядом.
«Может, и в самом деле человеком станет,» — подумал Тимох.
Долгое время про Савку ничего не было слышно. Ни в Вепрах, ни в Примаках его не видели. О нем ходили противоречивые слухи. Одни говорили, что Савки уже нет в живых, что его убили партизаны. Другие утверждали, что Савку забрали поляки и прикончили его в тюрьме. Третьи держались того взгляда, что Савку и сам черт не возьмет, что такие люди, как Савка, не пропадают. Мнение этих людей основывалось на том, что Савка не впервой исчезает на многие месяцы, а потом возвращается. И они не ошиблись.
Как только растаял снег и схлынуло половодье, а земля немного подсохла, Савка тайно вернулся в свою хату и даже принес кое-какие гостинцы жене и детям. Строго-настрого приказал он домашним никому ничего не говорить о нем, будто его и на свете нет. Дома он разузнал, как живут и хозяйничают войт и его дружки. Целыми днями Савка где-то пропадал и никому не показывался на глаза. Важный план придумал Савка, над ним он и ломал свою голову. Савка не забывал того, что сказал на прощание Тимоху: что он хочет стать человеком.
Прежде всего Савка выведал то место, где часто собирались партизаны. Это была только частица задуманного им плана. Выполнив это, он сразу же приступил к осуществлению своего замысла. Пришлось ему потрудиться почти всю ночь…
Неслышно, как тень, вошел Савка во двор Кондрата Бирки. Приставил руку к одному уху, потом к другому — тихо, деревня спит глубоким сном. Пес Бирки, которого Савка загодя обласкал, дружелюбно помахивал ему хвостом, а из конюшни доносилось фырканье племенного жеребца, красы, гордости и утехи хозяина. Но ворота конюшни были толстые и крепкие и заперты изнутри засовом. Савка зашел с другой стороны конюшни. У него был уже на примете камень, лежавший у нижнего бревна сруба. Савка прилег, отгреб от камня землю и потихоньку откатил его в сторону, а ямку углубил, расширил и пролез в нее. Через минуту он был уже в конюшне и гладил жеребца. А потом подошел к воротам и осторожно отодвинул засов. Без шума и скрипа отворил ворота и вывел жеребца во двор, провел его двором за гумно, а оттуда — в лес. Но Савкина работа на этом еще не закончилась. У войта и у Бруя было по паре ладных, откормленных волов с огромными рогами. И трудно было сказать, чьи волы лучше — войта или Бруя, тем более трудно, что и сами хозяева не сходились взглядами на этот счет.
С волами дело обстояло значительно легче. Савка начал по порядку. Выгнал сначала волов Бруя. Потом задворками прошел во двор Василя Бусыги. Войта как раз и дома не было. Еще с вечера он поехал к пану Крулевскому по своим войтовским делам. А дед Куприян лежал на полатях и подводил итоги прожитой жизни. Войтовы волы оказались с норовом и не захотели посреди ночи покидать стойло. Но им показал дорогу и увлек за собой годовалый бычок. Втроем они пошли веселей, а когда Савка присоединил к ним и Бруевых рогачей, то все они совсем дружно двинулись в поход вместе с Савкой.
Еще до восхода солнца две пары волов, годовалый бычок и племенной жеребец были на месте. Савка пустил их на молодую травку, стреножив жеребца, а сам стал бродить по лесу. Вскоре его задержал часовой и отвел в партизанский штаб. А Савке только этого и нужно было.
Удивились дед Талаш, Будик и Рыль, увидев Савку.
— С чем ты пришел теперь? — спросил дед Талаш.
— Не гневайтесь, дядя, и вы, братки: я привел вам жеребца Кондрата Бирки, вашего и моего теперь врага, пригнал пару волов и годовалого бычка Василя Бусыги да пару волов Симона Бруя. Хочу я человеком стать, и не думайте про меня, что я ваш враг.
Дед Талаш, Мартын Рыль и Тимох Будик переглянулись. Глаза их лукаво заискрились.
— Савка остался Савкой, — смеялись они потом.
А Савка, возвращаясь из леса, держал голову выше обычного, чувствуя, что он сделал большой шаг к тому, чтобы «стать человеком».
Как-то в сумерках возвращалась Авгиня из леса. За плечами у нее был довольно большой мешок первой травы. У матери Авгини, в хате которой она жила теперь с детьми, была телушка. Для нее и несла Авгиня траву. Шла она краем дороги, чтобы не попасться на глаза людям и особенно легионерам: от них можно было всего ожидать, и Авгиня их боялась.