На широкий простор
Шрифт:
— Почему? — спросил Мартын. — Я ведь люблю тебя.
— А что скажет Ева?
Напоминание о Еве охладило Мартына. Он опустил руки и чуточку отодвинулся от Авгини. Ева хорошая, тихая женщина, и он жалел ее.
— Давай поговорим. Я ведь давно не видела тебя и думала о тебе, может, больше, чем ты обо мне. Я тоже люблю тебя, но не так, как ты думаешь.
— Как же?
— А просто люблю, как брата. Я ж одна, Мартын, совсем одна. Мать моя хоть и не говорит об этом, но хотела бы, чтоб я вернулась к Василю. А я не хочу и не вернусь к нему никогда. Буду жить одна с детьми. И кого я люблю еще — Алесю. Она ведь твоя дочка, Мартын. Василь возненавидел ее, как чужое дитя. Она чувствовала это и дрожала перед ним. У нее два отца, а она не знает отцовской ласки. А какая она тихая и добрая! Знаешь, когда он выгонял нас и схватил меня за руку, выталкивая за дверь, Алеся
— С чего же у вас началось? За что он тебя выгнал?
— Ну как тебе сказать… Согласия у нас не было никогда. Он часто попрекал меня тобой, но я терпела, обращала все в шутку и старалась поладить с ним, лишь бы тихо было в хате. А началось все с приходом легионеров. Он бегал к этому самому пану Крулевскому. Там его назначили войтом. Вернулся и начал выхваляться передо мной. А я в тот же день пошла сюда, в Вепры, и узнала, что это он выдал тебя польской полиции. Возненавидела я за это его и сказала ему: «Откажись ты от своего войтовства, надо с людьми жить и ладить, а не с панами, потому что твои паны, говорю, скоро покатятся отсюда кубарем». — «С какими, говорит, людьми? С Талашом? С Мартыном Рылем?» Увидел он, что я не в одну дудку с ним играю, ну и пошло. Дальше — больше. Ходила я тайком к бабке Талашихе. Мне ж хотелось от нее и про тебя услышать. Она проговорилась, что ты ночевал с дедом у них, а потом спохватилась, испугалась, что рассказала мне, женке войта, про деда и про тебя. Я успокоила ее. Потом шерсть приносила ей прясть… Тяжко мне стало, Мартын, жить с человеком, который начал заниматься погаными делами, топить людей, доносить в полицию. Зачем это? Для чего? Для того, чтобы устроить свою жизнь, а другим не давать ходу? Так пускай она прахом идет, такая жизнь! Даже дитя, маленькая Алеся, возмутилась этим… Расспрашивала меня про поляков, кто они, чего им надо… Василь однажды подкараулил меня, когда я выходила из хаты Талаша. Ворвался домой, как только я вернулась, и давай допрашивать, зачем я туда ходила.
Авгиня подробно рассказала, как произошла и чем кончилась ссора.
— А знала ли ты, — спросил Мартын, — про его сговор с Савкой Мильгуном?
— Знала. Случайно мне стало известно об этом. Они прятались от меня, таились. Но я подсмотрела, как они угощали Савку. А потом Кондрат Бирка проговорился. «Я, говорит, воевать сам не пойду, а за нас пойдет воевать Савка». И рассказал мне все. А я предупредила бабку Насту.
— Ты, Авгиня, оказала нам большую услугу.
— А скажи, Мартын, чем кончится эта война? Неужели так и останутся тут легионеры? И неужели ж вы будете все время прятаться по лесам? Не будет ведь тогда житья ни вам, ни мне.
— Подожди немного, Авгинька, потерпи: покатятся они отсюда, только пятки засверкают.
— А куда ты идешь, Мартын?
— Хочу домой забежать, посмотреть, как они там живут.
— Не ходи, Мартын: в деревне легионеры.
— А черт их возьми! Ты проводишь меня. Я возьму твой мешок, и мы пойдем с тобой рядышком, как ходили когда-то с Припяти.
— Боюсь я за тебя, Мартын!
— А ты не бойся, Авгинька. Мы пойдем потихоньку, осмотрительно.
Мартын взвалил на плечи мешок, прикрыв им свой карабин, с которым никогда не разлучался, и в сероватом вечернем сумраке они пошли по дороге к Вепрам.
На прощание Мартын сказал:
— Смотри за Алесей. Заживу лучше, буду помогать и ей и тебе.
— Ну, бывай же здоров, Мартын! Да остерегайся, чтоб не поймали.
Она хотела уже идти, но Мартын задержал ее руку:
— Авгинька, может, я больше и не увижу тебя, давай попрощаемся.
Приблизил свое лицо к ее лицу, целовал ее.
Авгиня шла и думала о том, может ли она теперь смело смотреть в глаза Мартыновой Еве.
На некоторое время на партизанском фронте установилось затишье. О выступлениях партизан не было ничего слышно. Оккупанты и разные арендаторы и кулаки уже ликовали по поводу того, что партизанщина кончилась в связи с успешным наступлением белопольской армии. Но однажды ночью, во второй половине апреля, в самый разгар белопольского наступления и торжества панов, темное ночное небо вдруг окрасилось багровым заревом. Кровавый багрянец огненными снопами раскинулся по небосводу. Бледно-розовые столбы лучей сверлили ночную тьму, разрывали и зловеще освещали ее грозным своим блеском.
Было что-то жуткое в этих переливах
Люди просыпались, глядя в окна, и, пораженные красно-розовым цветом крыш и деревьев, выбегали на улицу, со страхом всматривались в зловещие отсветы пожара, недоуменно спрашивали себя, что это горит, и старались отгадать, где так разгулялось страшное зарево, кто горит и в чем причина пожара. И тревожное чувство беспокойства и страха западало в людские сердца. А там, где люди жили в близком соседстве с пожаром, где отчетливо слышался шум огненной стихии и ясно виднелось, как взлетали к небу языки пламени и целые вихри искр в хвостах черного и белого дыма, — там было еще страшней и тревожней. И люди там не гадали, где горит и что горит, а просто говорили: горит имение такого-то пана.
…Тихо отдыхает в глубоком сне поместье пана Длугошица — то самое поместье, где зимой было так шумно и весело, где гремела военная музыка и шляхта веселилась вместе с блестящим офицерством. Старинный панский дворец, исконное гнездо родовитой польской фамилии, прикрыв пологом тьмы свою башню, хмуро вырисовывается на фоне темного неба. Конюшня, амбары, хлева и овины сливаются с мраком, и кажется, что они еще ниже прижимаются к земле.
Тихо в поместье пана Длугошица, но в этой тишине, по темным закоулкам усадьбы, движутся неизвестные пришлые люди с винтовками и гранатами. Молчаливо, бесшумно, держась поближе к строениям, делают они свою таинственную работу. Там и сям вспыхивают маленькие огоньки. Слышится условный свист. Свист повторяется в разных концах двора. Неизвестные люди покидают усадьбу и полем идут к лесу. А в имении в разных местах вспыхивают огни, взвиваются вверх, разгораясь все с большей и большей силой, озаряют двор, сад и кровавым отблеском ложатся на каменные стены высокого дворца. Небольшая группа людей торопится к лесу. Скрывавший их полог ночи раздвигается, и вот уже все поле, залитое светом пожара, выступает из тьмы, и на нем ясно виднеется группа людей — человек семь. Они уже возле самого леса. А когда люди достигают опушки, они останавливаются и оглядываются на поместье пана Длугошица. Бушует огненная стихия, высоко в небо выбрасывая потоки пламени.
— Ну, хлопцы, работа сделана на заказ! — говорит один и смеется. Отблески пожара делают его лицо суровым и беспощадным.
— Пойдем! — отзывается другой.
— Идите, хлопцы, не ждите меня, — говорит первый. — А я постою тут немного, полюбуюсь.
Шесть человек углубляются в лес и сразу же исчезают из глаз, а он, Тимох Будик, остается один на опушке и долго наблюдает, как бушует огонь. Но эта позиция ему не нравится. Он оглядывается, подыскивая лучшую точку для наблюдения пожара. Его взгляд останавливается на могучем густом дубе. Подходит к дубу, поправляет на плече винтовку и лезет на дерево. Вот уже он влез до середины великана-дуба. Становится на толстый сук, спиной упирается в шершавый ствол. Вот это позиция!
Как высокая золотая рожь под ветром, колышется пламя, то расстилаясь над землей огненными прядями, то взвиваясь вверх яркими лентами, выбрасывая огромные столбы светлого внизу и черного вверху дыма.
Тимох не может оторвать глаз от этого дикого неистовства огня, пожирающего строения и уничтожающего панские богатства.
Буйство пожара находит живой отклик в душе Тимоха: гибнет змеиное гнездо его вековечных врагов! И, по мере того как разрастается пламя, обвивая и облизывая своими палящими языками соседние строения и деревья, вырывая из крыш и подбрасывая высоко в небо огромные пуки трухлявой соломы и множество искр, нарастает и восторг Тимоха. С его лица, озаренного отблесками огней, не сходит горделивая усмешка человека, поднявшегося против несправедливости. Но и на этом лице появляется иногда выражение озабоченности. Тимох тревожно посматривает на панский дворец. Кажется, что дворец тоже пылает, но, когда ветер отклоняет пламя в другую сторону, становится видно, что дворец еще не тронут пожаром, а стоит, высоко подняв свою башню, презрительно и гневно взирая на эту бешеную свистопляску огня.