На школьном дворе. Приключение не удалось
Шрифт:
— Я могу быть свободна? — спросила наконец учительница.
— Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов. Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу «свидетельницей», ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.
— Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел записки?
— Вы спросили, кто эти записки написал, — твердо и громко ответила Раиса Петровна.
— А вы что ответили?
— Я сказала, что заметила только восьмерых… кто бросал записки. Остальных не заметила.
— А
— А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.
— Спасибо, свидетельница! Вы свободны. Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.
— Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?
Подняли руки все восемь «писак», но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.
— Так о чем же меня спросил Иннокентьев?
— Он спросил, откуда вы узнали, кто какую записку написал.
— По-яс-ня-ю, — сказал Данила Акимович раздельно и громко. — Кто какую записку написал, я узнавал по лицам, по тому, как ведут себя эти… авторы. Морозова тут же разревелась, когда увидела свою записку, Цветов стал моргать слишком уж часто, Оганесян принялся нос тереть да глаза прятать, и так далее, и тому подобное. Только Иванова да Зырянову не удалось мне раскусить: уж больно хорошо собой владеют. Как говорится, ни один мускул не дрогнул у них на лице.
Польщенный Иванов улыбнулся и оглянулся на Томку. Та хихикнула и потерла ладошки. А Данила Акимович продолжал:
— Скажи, свидетель, что я ответил, когда Иннокентьев спросил меня, почему я так ловко угадываю?
Лицо Иванова сразу стало серьезным. Теперь он понял, к чему клонит директор, и покосился на опущенную голову Луизы.
— Вы ответили, что у вас разведка хорошая, — проговорил он глухо.
— Правильно! Так я и ответил. А теперь еще один вопрос: что вы все подумали, когда я сказал, что у меня разведка хорошая? Что вы подразумевали под этой самой разведкой?
— Вернее будет не «что», а «кого», — поправил директора Федор Болиславович.
— Да, вот именно, кого? Кого вы подозревали, что он принес все эти записки и еще указал, кто какую из них написал?
Упитанная физиономия Иванова вдруг сделалась какой-то несчастной. Он явно понимал, что должен по совести ответить, но собраться с силами не мог.
И тут ему помогла сама Мокеева. Она уронила дубинку и сумку с меховой шапкой и зарыдала так, что затряслась и голова ее, и плечи, и вся спина.
Луиза сидела самой крайней, рядом с учительницей. Раиса Петровна утешала ее, поглаживая по голове, по трясущейся спине. Нюша Морозова сорвалась со своего места, села с другого бока Мокеевой и обняла ее за плечи.
— Луиз!… Ну, Лиза, Лизынька, ну не надо!… Лизынька, ну перестань! Лиза!… Ну, Луиз!… — Глаза у Нюшки Морозовой всегда были на мокром месте. Прошло несколько секунд, и она, склонив голову вровень с головой Мокеевой, завыла тоненьким голоском.
К Луизе подбежала Томка Зырянова и присела перед ней на корточки, стараясь пальцами поднять Луизин подбородок.
— Луиза, ну ты чего?! Луиза, я завтра обратно к тебе пересяду. Луиза, ну ты слышишь или что?…
Среди заговорщиков началось движение. Практичный Иванов топтался на месте, поворачиваясь в разные стороны, и говорил неизвестно кому:
— Истерика у нее. Воды бы надо или капель каких…
Никто его не слушал. Многие поднялись со своих мест. Оганесян стал позади Зыряновой, слегка согнувшись и прижав руку к сердцу.
— Мокеева, слушай! — кричал он. — Мокеева, тут, конечно, ошибка вышла, мы это… мы извиняемся перед тобой. Ребята, ведь правда, мы извиняемся?
— Ага!
— Ошибка вышла!
— Извиняемся!
Поняв, что все признают ее невинно пострадавшей, Мокеева прониклась такой жалостью к себе, что зарыдала еще сильней, а Нюша завыла вдвое громче, а остальные стали еще громче кричать, что тут ошибка вышла и что все извиняются.
Директор решил прекратить этот концерт. Он встал и сказал очень громко и властно:
— Луиза Мокеева!
Луиза тотчас умолкла и обратила к директору мокрое лицо.
— Перестань! — так же властно сказал Данила Акимович. — Расследование еще не окончено, а ты мешаешь.
Луиза протерла ладонями глаза и щеки, подняла с земли сумку и даже попыталась улыбнуться. Перестала выть Морозова, умолкли и все остальные, возвращаясь на свои места. Данила Акимович продолжал говорить стоя:
— Итак, расследованием установлено, что некоторые лица (он перечислил фамилии заговорщиков) решили учинить расправу над Мокеевой без суда и следствия, не собрав никаких доказательств ее вины. А посему указанные лица являются теперь уже не свидетелями, а подсудимыми, вина которых полностью доказана. За попытку учинить самосуд они приговариваются к пятнадцати розгам по мягкому месту каждый. Причем розгами будет служить крапива.
— Во! — тихо сказал кто-то.
— Хи-хи! — отозвался другой.
Но нашлись и такие, которые переглянулись довольно озабоченно: мол, кто его знает, а вдруг он всерьез! Поэтому Данила Акимович поспешил добавить, что приговор условный, что исполнение его откладывается впредь до совершения осужденными нового преступления.
Начался веселый галдеж. Кто-то заявил, что не боится порки, и требовал, чтобы приговор исполнили немедленно, кто-то кричал, что ожоги крапивой очень полезны для организма, кто-то спрашивал, какое бы новое преступление ему тут же совершить. Луиза улыбалась, хотя и вытирала еще глаза, улыбалась учительница, улыбался и директор, поглядывая на своего друга, как бы спрашивая его: «Ну, кто из нас оказался прав?» А завхоз поднялся и, положив директору руку на плечо, пробубнил ему в ухо;