На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
— Нет, я не забыл, — сказал Спиридов, подходя к княгине и садясь напротив на мягкий табурет, обитый шелковым джиджимом. — Не забыл, — продолжал он, — но если и допустить, что я был резок немного с этим азиатским князьком, то, согласитесь сами, трудно мне было быть иным. Мы, мужчины, не можем относиться особенно ласково к своим соперникам, а в князе я видел соперника, хотя и не очень опасного.
Последние слова Спиридов произнес с пренебрежительной усмешкой. Княгиня холодно и строго посмотрела ему в лицо.
— Я нахожу, — ледяным тоном по-французски произнесла она, — что на вас пребывание на Кавказе имело дурное влияние… Вы получили армейские ухватки. Они вам не идут. Вы начинаете злословить и насмехаться
— Но, княгиня, — немного смущенным тоном заговорил Спиридов, никак не ожидавший подобного приема, — согласитесь, однако, сами, что я был тогда в исключительном положении. Я только что избавился от ужасного плена, мои нервы были расстроены, я перенес такие лишения, такие нравственные и физические муки, какие вы себе не можете и представить, и вдруг узнаю, что в то время, когда я страдал, когда мне каждую минуту угрожала мучительная смерть, вы, княгиня, проводили время далеко не скучно и не без удовольствий…
— И вам стало завидно? — горячо перебила его Элен. — Неужели вы сами не чувствуете, сколько эгоизма, самого черствого эгоизма в словах ваших? Что ж бы вы хотели от меня? Как я должна была жить? Как поступать, чтобы заслужить ваше благосклонное одобрение? Неужели вам не было достаточно того, что я, по первому известию о постигшем вас несчастии, бросила все — дом, знакомых, все дела — и поскакала сломя голову на Кавказ, не боясь возбудить о своей особе самые злые и ядовитые толки? Я готова была на всякую жертву, я ни о чем не задумывалась, ни перед чем не останавливалась. У меня было одно желание, одна цель — вырвать вас из ненавистного плена… Была минута, я готова была сама ехать в горы, к Шамилю, и лично вести с ним переговоры. Конечно, эта мысль весьма наивная, как я теперь, узнавши ближе горцев, сама вижу, но тем не менее… Впрочем, к чему все эти разговоры, это похоже на то, как будто я хвастаюсь вам своими чувствами или в чем-нибудь упрекаю вас. Ни того, ни другого у меня и в уме нет. Если случилось так, как случилось, то, значит, такова воля судьбы. Здесь, на Кавказе, — добавила Элен уже шутливым тоном, — я заразилась от туземцев верою в предопределение и сделалась фаталисткой.
— Не играет ли роль в вашей склонности к фатализму ваш новый знакомый, столь вами восхваляемый князь Дуладзе? Он, как азиат, тоже фаталист, — раздраженно произнес Спиридов.
— Очень может быть, — спокойно возразила Элен. — Кстати, чтобы побудить вас раз навсегда перестать язвительно прохаживаться на его счет, я считаю нужным сообщить вам, что князь Илья Никифорович Дуладзе мой жених. Завтра я еду в Петербург привести в порядок запущенные дела, а вскоре после меня приезжает туда и князь Илья. Ему уже обещан перевод в гвардию, и тогда мы обвенчаемся.
Все это Елена Владимировна произнесла самым спокойным тоном, весело и дружелюбно поглядывая в глаза Спиридову, которого от такого известия точно молотом
— В таком случае мне остается только вас поздравить, — с плохо скрываемой иронией произнес Спиридов, — и порадоваться, что ваш приезд на Кавказ повлек за собой такие прекрасные результаты. Сожалею только, что я раньше не знал этого, тогда бы я не стал утруждать вас моим посещением.
Сказав это, Спиридов встал, почтительно раскланялся и вышел из комнаты своей легкой, самоуверенной походкой. Выйдя на улицу, он на мгновение остановился и вдруг нервно и злобно расхохотался.
«Вот они, женщины! — прошептал он про себя. — Стоило почти два года промучаться в плену… Ну а ты, азиатский князек, — добавил он злобно, мысленно обращаясь к князю Илико, — берегись. Я не унижу себя, чтобы искать с тобой встречи, но если только когда-нибудь судьба сведет нас, одному из двоих несдобровать. Я на тебе вымещу все унижения, перенесенные мною в плену, все мои страдания. Берегись».
Произнеся мысленно эту угрозу, Спиридов быстро зашагал прочь от дома Элен, куда какой-нибудь час тому назад он входил полный самых радужных, сладких надежд.
Взятый русскими три года тому назад и вновь предоставленный горцам Ахульго в мае 1839 года представлял из себя первоклассную крепость. Наученный горьким опытом штурма 12–13 июня 1837 года, Шамиль исправил все недостатки и слабые места первого укрепления с искусством заправского инженера; благодаря этому, Ахульго, уже от природы наделенное всеми качествами природной крепости, было стараниями горцев обращено в неприступную твердыню, о которую должны были разбиться, по мнению Шамиля и его сподвижников, непобедимые доселе русские войска.
Впрочем, после взятая Бартуная, а в особенности Аргуани, вера в возможность удержать русских стенами какой бы то ни было сильной и неприступной крепости значительно пошатнулась в Шамиле.
Он понял, что без артиллерии почти нет возможности удержать атакующие части. Одного ружейного огня для этого было недостаточно. При штурмах аулов всякий раз повторялось одно и то же: не успевали горцы дать несколько, по обыкновению, суетливых выстрелов, как русская пехота была уже у стен передних сакль и, имея численный перевес над их защитниками, без труда овладевала ими, в свою очередь укреплялась там и открывала убийственный огонь по следующему ярусу сакль. Обстреляв их и расстроив своими залпами осажденных, штурмующие колонны снова бросались в штыки и, овладев вторым ярусом, повторяли тот же прием. Так продолжалось до тех пор, пока большая половина аула не была взята, после чего бой принимал характер одиночного поединка, кипевшего одновременно на всех пунктах, причем горцы действовали вразброд, отдельными кучками защищая занимаемые ими сакли, русские же — общей массой, поддерживая и усиливая друг друга, благодаря чему в каждом любом пункте они могли появляться в большем против защитников числе. Главное же преимущество русских было в их артиллерии. В те время, когда горцы должны были сидеть сложа руки и ждать приближения неприятеля на ружейный выстрел, русские пушки своими снарядами уже наносили им жестокий вред, разрушая стены, пробивая крыши и заранее деморализуя защитников.
Сознав огромную пользу артиллерии, Шамиль неустанно думал о заведении таковой и у себя, но до сих пор ему это никак не удавалось сделать.
Он писал в Константинополь султану, прося выслать хоть несколько горных орудий, и султан под давлением англичан поспешил отправить целый корабль, нагруженный всяким оружием, но корабль этот около Черноморского побережья потерпел крушение и был захвачен русскими, причем попался в плен ехавший на нем англичанин, купец Бэль, тайный агент английского правительства, посланный волновать горцев против России.