На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
По приказанию императора Николая, он, однако, был немедленно отпущен. Русское правительство ограничилось лишь сообщением этого факта в Константинополь, где секретарем английского посольства был мистер Ургуарт, заклятый враг России, принимавший деятельное участие в возбуждении против русских горцев Черноморского побережья.
Переход русских через реку Койсу 12 июня и укреп-ление их на правом берегу можно было считать началом блокады Ахульго.
На этот раз, вопреки своему обыкновению поражать неприятеля быстротой натиска, генерал Граббе не спешил со штурмом, что лучше всего показывало Шамилю, насколько серьезно командующий отрядом смотрит на дело занятия Ахульго. Чтобы иметь постоянные сведения о всех делаемых неприятелем приготовлениях, Шамиль завел множество шпионов, по нескольку раз в день сообщавших ему обо всем, что происходило
Был теплый июньский вечер. Заходящее солнце золотило вершины гор, сгущающиеся тени широкими косыми полосами ложились на долины и по скатам гор. В прозрачном, теплом воздухе стояла невозмутимая тишина; утомленная дневным зноем, природа как бы дремала перед тем, чтобы погрузиться в глубокий сон.
Шамиль, возвратившийся из объезда, сидел в своей сакле, погруженный в глубокие думы. Последние неудачи сильно поколебали железную энергию имама, минутами он начинал терять надежду на успех своего дела. Больше всего его смущала недобросовестность султана и шаха персидского. С самых первых дней возникновения мюридизма на Кавказе, еще при первом имаме Кази-мулле, турецкий султан обещал самую горячую поддержку кавказскому мусульманству. «Вы только, — постоянно повторяли агенты султана, — начинайте. Как только пламя газавата охватит Чечню и Дагестан, падишах объявит русским войну и пришлет свои войска, которые помогут вам изгнать русских с Кавказа».
Впоследствии, при Гамзат-беке, турки повторяли те же обещания, но обещаниями все и кончилось.
В таком же духе говорили и персы. Мечтая о возвращении только что отторгнутых провинций, шах-ин-шах был бы не прочь воспользоваться для этих целей услугами горцев, но так как они сами нуждались в помощи, а персы после разгрома, нанесенного им Паскевичем, таковую дать не могли, то дальше праздных разговоров и обмена подарками дело не шло.
Объявив себя имамом, Шамиль, как всякий мусульманин, твердо веривший в могущество Оттоманской империи, первым долгом обратился к султану с просьбой прислать ему побольше оружия, пороха, снарядов, денег, а главное, доставить на Кавказ вспомогательный корпус турецких войск. За это он, в свою очередь, обещал, выгнав русских с Кавказа, присоединить таковой к Турецкой империи.
В ответ на это требование повелитель правоверных прислал одного из самых уважаемых в мусульманстве духовных лиц — шариатного кадия Гуссейн-эфенди — с письмом, подарками, в сущности, весьма незначительными, и целым коробом самых горячих пожеланий успеха делу. Собрав толпы народа, Гуссейн-эфенди произнес вдохновенную речь, в которой не поскупился в самых лестных выражениях превознести храбрость, опытность и религиозность великого и славного имама, заклинал слушателей до последней капли крови стоять за веру отцов, весьма энергично и красноречиво проклинал русских, еще того красноречивей живописал райские наслаждения, которые ожидают павших в бою с неверными, причем в описаниях гурий касался таких подробностей, как будто только что приехал от них сам, и в заключение раздал присутствующим бесчисленное множество амулетов, долженствовавших, по уверению красноречивого кадия, предохранить владетелей их от всякой беды и даровать им успех и счастье в бою.
На этом миссия Гуссейн-эфенди исчерпывалась. Никаких вспомогательных войск султан присылать и не думал. Что касается денег и оружия, то у турок у самих было очень мало как того, так и другого. В этом случае Шамилю оказали помощь, и весьма значительную, англичане, то и дело доставлявшие на персидских судах целые транспорты ружей и пороха. Шамиль имел даже преимущество перед русскими войсками, Ружья и порох, доставляемые англичанами, были несравненно лучшего качества, чем у русских [21] .
21
Особенно эта разница сказалась впоследствии, во второй период войны, когда у горцев появились винтовки и штуцера, бившие вдвое дальше и в десять раз лучше наших кремнёвок, снабженных к тому же еще и отвратительным
Изверившись сам в поддержке турок, Шамиль тем не менее с упорством фанатика продолжал морочить ею своих легковерных единоверцев. Вот и сегодня, проезжая по аулу, он приказал собрать у мечети побольше народу и прочел ему полученное им от султана письмо. В этом письме говорилось, будто турецкие войска уже собраны на границе. Корабли снаряжены, и скоро знамена падишаха вступят в русскую землю.
— Стойте вы только твердо, — увещевал султан, — не допускайте гяуров завладеть вашей землей, продержитесь каких-нибудь два-три месяца, и тогда вы навсегда избавитесь от них. Вы теперь и вообразить себе не можете о том благополучии, какое в скором времени ожидает вас. Все богатство русских, живущих на Кавказе, а также их союзников грузин султан отдает вам вместе с Тифлисом, который вам помогут взять турецкие войска, высадившиеся на побережье Черного моря. Подумайте, сколь богатая добыча ожидает вас. Самый последний бедняк, не имеющий теперь даже осла, будет владеть целыми табунами коней. Те, кто теперь изнывает в тяжелом труде, чтобы заработать себе и семье своей дневное пропитание, забудут, что такое труд. За них все работы исполнят их рабы, русские и грузины. Грузинские девушки и казачки, славящиеся своей красотой, так дорого оцениваемые ныне на восточных рынках, пойдут по цене немного большей, чем оцениваются овцы, — так много будет их. Каждый из вас будет иметь по одной такой гурии для себя и целый десяток на продажу. Дорогими тканями вы украсите сакли ваши, а оружие ваше и конские седла будут сплошь отделаны серебром. Своих жен вы оденете как цариц, а девушкам вашим станет трудно ходить под тяжестью золотых монет и украшений. Вот какие радости ожидают вас, если вы до конца исполните долг ваш, как подобает каждому мусульманину.
Чтение этого письма произвело на мюридов сильное впечатление. В своем ослеплении, легковерные, как дети, они уже видели себя победителями и обладателями несметных богатств, так щедро обещанных им падишахом. Разоренные, обнищалые, полуголодные, они тем сильнее чувствовали свою нужду и жаждали добычи, ради которой готовы были пойти на все жертвы. Они кричали, бесновались, размахивая шашками, как исступленные, и требовали, чтобы Шамиль тотчас же вел их на русских, но имам нашел это преждевременным.
— Зачем нам идти, когда они сами скоро придут сюда, как глупые овцы, забегающие в пещеру подкарауливающего их волка? — говорил Шамиль. — Они думают взять Ахульго, но пусть не надеются. Они подавятся им, как прожорливый шакал давится костью. Скоро, на радость воронам, все эти вершины покроются трупами гяуров. Уничтожив их, мы в свою очередь спустимся с гор и, подобно горным потокам, низринемся в долину Алазани и Катехии. Тогда наступит то, что написано в этом письме, — торжество мусульманства и злая гибель неверных!
Неистовый рев многотысячной толпы покрыл последние слова Шамиля.
— Саллаллаго-клейгав-ва-салам! [22] — орали мюриды, приходя в бешеный экстаз. — Саллаллаго-клейгав-ва-салам! — повторяли они на тысячи голосов, и долгодолго не смолкал этот неистовый вопль обезумевших фанатиков.
Фанатизируя ослепленную ненавистью толпу, разжигая ее страсти несбыточными надеждами, Шамиль и сам невольно заражался ее возбуждением. Окруженный многочисленным скопищем людей, готовых ежечасно умереть во славу пророка, не дающих и не просящих пощады, имам Чечни и Дагестана проникался твердой верой в победу над гяурами.
22
Да здравствует пророк!
«Ведь не из железа же они!» — размышлял он, устремляя задумчивый взор в голубоватую даль, где у подножия каменистых скал белели русские палатки.
Шамиль с минуту пристально рассматривал их и вдруг, оборотись лицом к толпе, указал ей на русский лагерь:
— Глядите, вон они — христианские собаки, они пришли за своей смертью! Клянусь бородой пророка утопить их в собственной крови!
Эти слова, сказанные страстным, хриплым от внутреннего волнения голосом, привели толпу в окончательное исступление. Крик ее перешел в рев, хриплый, надрывающийся, временами переходящий в пронзительный визг.