На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович

XV

Оба пленника были русские солдаты, уже более четырех лет тому назад попавшие в плен при одном из чеченских набегов на русскую кордонную линию. Завезенные в самую глушь Чеченских гор, они даже и не пробовали бежать, отлично понимая всю безрассудность подобного предприятия. Русские владения находились далеко, кругом были непокоренные аулы, миновать которые, не зная совершенно местности, не представлялось почти никакой возможности. Сообразив это, солдатики безропотно покорились своей участи и терпеливо стали ждать благоприятного времени.

— Вот, бог даст, придут наши, вызволят, — утешали они один другого, а тем временем усердно работали, стараясь расположить к себе своего хозяина.

На

счастье, хозяин попался им хороший. Мустафа-бек принадлежал к числу тех немногих мусульман, которые ясно сознавали невозможность бороться с русскими. До появления первого имама Кази-муллы Мустафа занимался торговлей. Он скупал по аулам бурки, башлыки, шерстяную ткань, так называемое чеченское сукно для черкесок и с этим товаром ездил в Темир-Хан-Шуру и на Терек, в русские пограничные крепости. Однажды он даже попал в далекий Дербент и так выгодно продал там свой товар, что через год вторично поехал туда, но на пути на караван напали акушинцы, и хотя Мустафе с его храбрыми гумбетовцами удалось отбиться от разбойников, но тем не менее он не решился идти дальше и предпочел отправиться в более близкую Темир-Хан-Шуру. В этих поездках Мустафа успел приглядеться к русским порядкам и убедиться, насколько они лучше той поножовщины, какая царила в горах, где ни личность, ни имущество не были гарантированы и жизнь человека стоила не дороже ружейного заряда. Не только соседние племена жили в постоянной вражде одно с другим, но даже люди одного аула, не задумываясь, убивали друг друга по самым ничтожным поводам. Так, например, старший сын Мустафы погиб из-за того только, что однажды имел несчастье встретиться в горах на узкой тропинке с одним из своих одноаульников. Чтобы разъехаться благополучно, необходимо было кому-нибудь из двоих слезть с коня и, постепенно осаживая его, добраться таким образом до более широкого места, где другой мог бы провести свою лошадь и затем ехать каждый в свою сторону. Если бы встретившийся был старше сына Мустафы, тот беспрекословно бы уступил ему, но на беду, оба были почти одних лет, оба беки и храбрые джигиты. При таких условиях уступать одному значило навсегда признать первенство другого. Об этом не могло быть и речи, и вот оба юноши, не бывшие до сих пор во вражде, решили кончить дело поединком. Выхватив шашки, они кинулись один на другого. Лошадь, на которой сидел сын Мустафы, была слабее и меньше ростом, чем конь его противника; от сильного толчка в грудь она пошатнулась, потеряла равновесие и полетела в бездну вместе со своим всадником; но и победителя постигла не лучшая участь: он не успел вовремя удержать своего разгорячившегося коня и в одно мгновение очутился на краю пропасти. Напрасно его испуганный конь, судорожно вытянув передние ноги, всей тяжестью тела почти сел на круп — он не в состоянии был удержаться… Камни посыпались из-под копыт, край тропинки обвалился, и конь и седок ринулись в пропасть, тяжело кувыркаясь в воздухе.

Гибель любимого сына еще больше убедила Мустафу в необходимости переселиться ближе к русским. Он уже облюбовал себе место в одном из аулов, недавно возникших вблизи крепости Верной, но в это время вспыхнула война, и Мустафа принужден был остаться, до поры до времени затаив свои симпатии к русским. Симпатии эти он перенес и на купленных им пленников, с которыми обращался очень хорошо. Впоследствии, выбрав удобное время для переселения, Мустафа рассчитывал возвратить своих пленников русским властям без всякого выкупа и тем приобрести расположение русских начальников. К величайшей досаде, расчеты его оказывались теперь расстроенными по милости муллы Ибрагима, его тайного недоброжелателя.

Впрочем, помимо личных соображений, старику, кроме того, было жаль своих пленников как людей, которых он, привыкнув к ним за четыре года и видя их терпение и трудолюбие, искренне полюбил.

«Может

быть, еще все уладится», — попробовал утешить себя Мустафа и принялся торопливо расталкивать спящих.

— Вставайте, вставайте скорей, — кричал он им, — беда случилась!

— Что, что такое, какая беда? — вскочили пленники, протирая кулаками глаза и с удивлением глядя на взволнованное лицо хозяина.

Мустафа в нескольких словах рассказал им обо всем случившемся.

К его изумлению, пленники не выказали особенного страха, только лица их слегка побледнели, но ни тот, ни другой не проронил ни слова. Они слушали молча, серьезно, и когда он кончил, оба разом перекрестились, печально переглянувшись между собой.

— Что, брат Петр, — произнес один, пожилой, приземистый брюнет с густой бородой, начинавшейся у него почти под самыми глазами, — смертный час пришел. Молиться надо.

— Судьба, Силантий Парамонович, — вздохнув, отвечал Петр, молодой, рыжеватый, веснушчатый парень с редкой огненного цвета бородкой, — Божья воля.

— Послушайте, — заговорил Мустафа, — от вас самих зависит спасти вашу жизнь, исполните их требование, отрекитесь от вашей веры, и они оставят вас в покое.

— Нет, хозяин, не дело ты говоришь, — серьезным тоном отвечал чернобородый Силантий, — этого никак нельзя, чтобы православный воин от веры своей отрекся. Так ли я говорю, Петруха? — обратился он к товарищу.

— Вестимо, так, — согласился тот. — Нет уж, что там, умирать, так умирать, а от веры своей отступиться мы не согласны.

Он произнес свои слова просто, но таким тоном, что Мустафа понял всю бесполезность дальнейших уговоров.

Эта стойкость в своей вере и спокойствие перед смертью произвели на полудикого горца сильное впечатление, тем более что до сих пор оба его пленника не проявляли никакого молодечества и казались ему людьми совершенно смирными и рабски покорными.

Теперь Мустафе стало еще жальче отдавать их на смерть.

— Слушайте, вижу я, вы джигиты, жалко мне вас, — попробую спасти вашу жизнь. Идемте.

Сказав это, Мустафа быстро повел своих пленников в саклю. Придя в свою комнату, он торопливо стащил в сторону персидский матрац, лежавший около одной из стен. Под матрацем оказалась большая каменная плита, плотно закрывавшая отверстие наподобие люка. Плита эта была устроена так, что при надавливании одна сторона ее опускалась, другая же открывалась настолько, что в образовавшееся отверстие человек легко мог пролезть. Подобные потаенные ходы были почти в каждой сакле, ими соединялось несколько соседних сакль, а иногда они выходили в ближайшие пещеры. Эти подземелья служили убежищем для жен и детей в случаях нападения врагов.

Мустафа указал пленникам на отверстие.

— Отсюда выход в пещеру над Койсу, — проговорил он, — просидите в ней до ночи, а когда стемнеет, спуститесь вниз. Там, правда, круто, но все же спуститься можно. Затем постарайтесь найти брод через реку, он под самой пещерой, против трех больших камней, вы ведь должны знать его. Если вам удастся перебраться на противоположный берег — вы спасены, за рекой нет ни одного нашего, идите все прямо к Косматой горе, подле нее стоят русские. Да поможет вам ваш Бог. Прощайте.

— Спасибо, хозяин, — в один голос с глубоким чувством произнесли оба пленника, — спаси тебя Бог за твою милость к нам. Прощай. Не поминай лихом.

Они поспешно и без шума юркнули в отверстие, после чего плита в силу своей тяжести стала на место. Закрыв ее матрацем, Мустафа вышел на улицу к ожидавшим мюридам.

— Друзья и братья, верные слуги пророка, пленников, которых вы ищете, у меня нет. Проклятые собаки пронюхали, зачем вы пришли сюда, и пока мы беседовали с вами, они скрылись. Дети говорят, будто видели, как гяуры перелезли через крышу на соседнюю улицу. Спешите, верные сыны пророка, на поиски, и да постигнет их заслуженная кара!