На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
— Не довелось бедняге, немного не добежал… Эх, горемычный… а как шагал шибко, думал утечь.
— Судьба, брат, ничего не поделаешь. Одначе, что ж, братцы, тут много растарабарывать. Берись, што ли, снесем на батарею, там похороним.
Солдаты подняли тело Силантия и не торопясь понесли его к батарее.
В русском лагере готовились к штурму Сурхаевой башни. Башня эта торчала как бельмо на глазу, и пока она стояла, нельзя было ничего предпринять против Ахульго. Таким образом, представлялось необходимым во что бы то ни стало взять ее. Сначала русские попробовали разрушить башню артиллерийскими снарядами, но орудия, которыми располагал генерал
Видя бесполезность канонады, поглощавшей к тому же множество снарядов, доставка которых на вьюках по непроходимым тропинкам была сопряжена с большими трудностями, генерал Граббе решил взять башню открытой силой.
Наступило 29 июня.
Едва только солнце выглянуло из-за угрюмой вершины меловой горы и своими лучами озолотило холмы и долины Койсу, как с русской стороны грянул первый залп орудий. С трех сторон полетели снаряды на Сурхаеву башню, и там, где они падали, взвивались белые дымки и столбы крутящейся пыли. Несколько снарядов, попав на крышу, пробили ее и разрушили часть верхней стены, но эти повреждения не приносили осажденным существенного вреда.
В 9 часов утра куринцы тронулись из лагеря.
Вид у людей был бодрый, веселый. Шутки и остроты так и сыпались вперемешку с задорным смехом.
— Прощайте, братцы, — кричали солдаты, проходя мимо артиллерии и залегших за нею в прикрытие егерей кабардинского полка, — прощайте. Сухарь грызть идем.
— Смотрите, не подавитесь, — шутили остающиеся, — ишь он какой твердый, каменный.
— Небось, не подавимся, не такие лопали, а этот-то и Бог велит.
— Ну, помогай вам Бог.
— Эй, ты, татарская морда, — весело кричал молодой солдат, правофланговый первой роты второго батальона, проходя мимо сутуловатого, мрачного вида артиллериста из казанских татар, хмуро исподлобья глядевшего на проходящие мимо войска, — чего невесело смотришь? Аль Шмеля [37] своего жалко стало? Не плачь, мы не за худым идем, в гости его пригласить хотим, только и всего.
Не отвечая на шутку, татарин только угрюмо вглядывается в лицо солдата и молча провожает его глазами. Какие мысли бродят в его квадратной голове — бог знает…
37
Солдаты Шамиля звали «Шмель».
— Шире шаг, шире шаг! — подбадривают идущие по сторонам и впереди офицеры.
Они тоже возбуждены, особенно кто помоложе. Яркое солнечное утро и близость боя бодрят их. Все мысли и думы, волновавшие многих вчера вечером, после объявления приказа отлетели, как тяжелые сновидения, ни страха, ни заботы о будущем. Вся жизнь сосредоточилась в настоящем, в тех ощущениях, которые наполняют душу.
— Шире шаг, шире шаг! — кричат они, не замечая, что уж давно люди не идут, а почти бегут. — Шире шаг!
Перед взводом второй роты первого батальона широко шагает поручик Костров. Лицо его серьезно и задумчиво, даже озабоченно. Вчера вечером, когда среди офицеров стало известно о предстоящем бое и поднялись обычные в этих случаях толки, Костров с лихорадочным вниманием прислушивался к словам старших и более опытных, бывалых товарищей,
«Кто я такой, — задавал сам себе вопрос Костров, — трус или храбрец? Герой или заурядный офицер?»
Он чутко прислушивался к копошившимся в нем чувствам и никак не мог разобраться в них. Лежа ночью в своей палатке, он нарочно начинал вызывать в своем уме самые мрачные картины, желая этим проверить, не вызовет ли ощущение страха, но страха не было.
«Ну что ж, — отвечал он сам себе, — убьют, так убьют», — и в то же время какой-то внутренний голос подсказывал ему: все это вздор, не убьют, жив будешь, даже не ранят.
Убедившись, что он вовсе не боится завтрашнего дела, Костров начал разрешать другой вопрос: будет ли он в таком же настроении завтра под пулями, в каком находится теперь, лежа в палатке? А вдруг струсит? Не дай бог. При мысли об этом Костров в первый раз почувствовал страх. Страх перед страхом. «Говорят, — рассуждал он, — будто страх является неожиданно и настолько сильно овладевает человеком, что он теряет всякое самообладание. Забывает все на свете и бежит без оглядки, думая только о спасении. Господи, а вдруг со мной случится что-нибудь подобное? Вдруг я побегу? Как я после того взгляну в глаза товарищам, солдатам? Господи Милосердный, Отец Небесный, не допусти до такого позора! Лучше сделай так, чтобы меня сейчас же убили. Положим, — продолжал размышлять Костров, — я не совсем новичок. Я участвовал в перестрелке, ходил врукопашную и не боялся вовсе, но тогда неприятеля была горсточка и он быстро рассеялся… это совсем не то. По таким случаям нельзя еще судить, как будешь держать себя в настоящем деле, а завтра именно и ожидается такое настоящее дело. Даже сам баталионер, называющей кровопролитные штурмы аулов “променадцами”, сказал собравшимся вокруг него офицерам: «Ну, господа, завтра нам предстоит “променадец” изрядный, приготовьтесь». И в этом “приготовьтесь”, несмотря на веселый тон, с которым оно было сказано, почувствовалось нечто серьезное, замаскированный шуткою призыв к храбрости и твердости духа. Очевидно, и то и другое завтра потребуется, и потребуется в большом количестве».
Идя впереди солдат, Костров думал все о том же. Скорее бы уже начиналось дело, — тогда разом все выяснится.
Батальон близился к подошве горы, на вершине которой, как бы притаившийся среди скал зверь, стоит ненавистная башня.
Впереди, за кучками серо-желтых камней, что-то зарябило. Мелькнули черные, обвитые белыми повязками папахи, блеснули стволы ружей. Неуловимое движение пошло по рядам солдат, и в то время как передние невольно слегка укоротили шаг, задние, напротив, стремительно рванулись вперед.
Засевшие у подошвы скалы мюриды, очевидно, обрекшие себя на смерть, готовились оказать отчаянное сопротивление. Это были люди, доведенные фанатизмом до умоисступления. Шамиль весьма искусно умел пользоваться подобными безумцами. Выставленные вперед, они, жертвуя собой, всегда успевали на более или менее продолжительное время задерживать штурмующие колонны, чем давали возможность обороняющимся изготовиться к бою.
Для горцев, почти не знавших сторожевой службы и по природе беспечных, подобные передовые отряды-заслоны были особенно полезны, они нередко спасали шамилевские скопища от полного разгрома при неожиданных и стремительных атаках русских войск.