На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
Так продолжалось с 12 по 16 августа; наконец, генерал Граббе убедился в бесполезности дальнейшего словоизвержения.
К вечеру 16 августа он в последний раз призвал к себе посланцев Шамиля и, сдерживая клокочущее негодование, холодно-размеренным тоном, что было верным признаком величайшего раздражения, произнес:
— Ступайте к вашему имаму и объявите ему от меня, что если он сегодня ночью не примет без всяких отговорок тех условий, которые я ему предлагаю, и в знак покорности и доверия к русским не выдаст своего старшего сына, то завтра на рассвете русские войска пойдут на штурм. При этом предупреждаю вас — не ждите пощады ни себе, ни даже женам и детям вашим. Я истреблю аул до
— Победа и поражение в руках Аллаха, — с достоинством отвечал упрямый Темиз-Хан-Кади, — мы передадим твои слова, генерал, нашему пресветлому имаму и его мюридам — верным слугам пророка. Зная злую долю, уготовляемую тобою им, они с большей храбростью встретят твои войска.
При таком дерзком ответе гневный огонек сверкнул в глазах Граббе, но он сдержал себя и с презрением повернулся спиной к наибам. Этим переговоры окончились.
Войска начали готовиться к штурму.
17 августа солнце ярко выглянуло из-за горы, и словно приветствуя его появление, со всех русских батарей грянул грозно-торжественный салют.
Ядра со свистом и стоном полетели в многострадальный аул Ахульго и беспощадно принялись терзать его израненное, наболевшее от долгой осады тело.
Назначенные на штурм войска быстро строились в боевые колонны. В воздухе носилось предчувствие близкой победы.
В глазах у всех, от генерала до последнего горниста, светился огонек уверенности, что этот день будет днем поражения для неприятеля и торжества для нас.
Гулко загрохотали барабаны, и один батальон ку-ринцев с высланными вперед головорезами-охотниками бодрым шагом стремительно бросился на штурм. Неудержимо, словно гонимые ветром, не останавливаясь, как бы мимоходом преодолев глубокий ров, солдаты быстро вскарабкались на площадку, столь памятную нам при неудачном штурме 16 июля.
Снова загремели со всех сторон вероломные выстрелы из скрытых сакль и потайных бойниц, но на этот раз, наученные горьким опытом, русские явились не с голыми руками, а притащили с собой туры, фашины и штурмовые лестницы. Не обращая внимания на убийственный огонь, саперы живо устроили впереди себя надежное закрытие от пуль и начали проделывать в скале круговой всход, по которому войска устремились вверх, к самому аулу.
Видя себя обойденными, часть мюридов, защищавших ров, поспешно отступила, бросив занятый ими блокгауз, и только незначительное число, забаррикадировав вход, остались в подземной сакле, готовясь дорого продать свою жизнь. Их упорство, однако, не привело ни к чему. Увлеченные успехом, солдаты, пренебрегая опасностью, под выстрелами в упор быстро перебежали один за другим по самому краю обрыва, минуя, таким образом, засевших в подземелье фанатиков. Несколько человек, сраженных пулями, полетели с кручи, но большинство успело благополучно миновать опасное место и затем беспрепятственно обойти саклю с тыла. На крышу ее посыпались ручные гранаты, очень скоро проделавшие в ней глубокие бреши. Раздались стоны и вопли раненых, заклубился предательский дымок пожара, показались острые язычки пламени. Как бешеные выскочили мюриды из своего подземелья и, размахивая шашками, кинулись на устремленные навстречу им штыки. Несколько минут кипела отчаянная рукопашная схватка, но, подавленные числом, лезгины полегли все до последнего человека. Тем временем остальные войска, далеко ушедшие вперед, неудержимо, как потоки лавы, заливали предместье Ахульго. Казалось, стоило сделать еще небольшое усилие, и аул в наших руках.
В это мгновенье над главною мечетью взвился белый флаг.
Шамиль просил пощады.
Медленно подвигается к ставке генерала Граббе своеобразная процессия. Впереди всех идет мальчик лет десяти, стройный и худощавый, с бледным, чрезвычайно красивым, выразительным лицом, одетый в черную черкеску, с кинжалом у пояса и в белоснежной папахе, гордо надвинутой на затылок. Из-под нахмуренных, красиво очерченных бровей мальчика мрачно сверкают большие черные глаза, в них горит ненависть, затаенное горе, смешанное с любопытством; этот мальчик — старший сын Шамиля, десятилетний Джамал-Един. Несмотря на свои детские годы, он уже знаком с свистом пуль, и его детская неопытная рука имела случай произвести не один выстрел в наступающие колонны русских. Рядом с сыном Шамиля шли Енус, Темиз-Хан-Кади и несколько других почетных мюридов. Лица у всех были сумрачны, глаза горели ненавистью и злобой, на некоторых красовались окровавленные повязки.
За горцами в стройном порядке подвигалась рота русской пехоты.
— Генерал, вчера достопочтенный наиб Темиз-Хан-Кади сказал: судьбы боя в руках Аллаха, и мы не ведаем, кому всемогущий пожелает дать победу. На этот раз счастье склонилось на твою сторону. Мы не в силах сопротивляться больше. Взгляни на небо. Солнце едва достигло полудня, а скольких нет из тех, кто сегодня утром встретил молитвой его яркий восход. Урон наш очень велик, едва ли треть защитников осталась в живых, остальные полегли с честью во славу пророка, защищая от вас пороги своих жилищ. Пресветлый имам оплакивает их смерть и спрашивает тебя, храбрейший из храбрых, какие условия предложишь ты ему. В доказательство искренности своих намерений он посылает тебе любимого старшего сына в аманаты. Прими его с честью и сообщи нам твою волю для передачи храброму и лучезарному имаму, красе мусульманства, Шамилю.
— Енус-бей, — заговорил в ответ генерал Граббе, — я удивляюсь, как вам не надоела пустая болтовня. Мои требования вам давно известны, я повторял их сто раз. Я требую полной покорности со стороны имама; он должен признать над собой верховную власть русского царя и присягнуть ему в верности. Войска его должны быть распущены по родным аулам, все пленные и беглые русские, находящиеся у вас в горах, подлежат немедленному возвращению. Вот мои требования, и я не отступлюсь от них ни на один шаг.
— Хорошо, но что же взамен всего этого ты предложишь нам? — спросил Енус.
— Мне нечего предложить вам, как только мое ходатайство перед царем, чтобы он милостиво изволил предать забвению все ваши вероломства и даровал вам счастие пользоваться всеми благами русскоподданных.
Шамилю я берусь выхлопотать разрешение остаться на Кавказе, но с условием жить там, где ему укажут, и прекратить всякие проповеди мюридизма.
Наибы с мрачной усмешкой переглянулись между собой.
— Хорошо, — сказал, немного подумав, Енус, — мы передадим твои слова имаму. Прими от нас его сына, двух нукеров, с которыми просим никогда не разлучать его, нам же дозволь возвратиться в аул; через час мы привезем тебе ответ.
Получив согласие генерала, наибы провели Джамал-Едина в приготовленную для него палатку, где его ждали два офицера, на попечение которых он и был сдан.
Во все время, пока происходила церемония водворения его на новое местожительство и прощание с ним отцовских наибов, Джамал-Един не проронил ни одного слова, ни один мускул не дрогнул на его благородном лице. Только когда наибы и мюриды ушли, он подошел к входу палатки и, остановившись там, пристальным взором глядел им вслед до тех пор, пока они не скрылись за развалинами ближайших сакль. В эту минуту лицо его выражало глубокую печаль, а в глазах светилось недетское горе.