На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
— Ишь ты, пащенок, — с восхищением перед его стойкостью произносит бородач-урядник, — и не пискнет, ах ты, отродье басурманское!
— Болтай ты тут еще, — с сердцем обрывает урядника Пономарев и торопливо приступает с опытностью заправского хирурга к перевязке раны, употребив для этого половину своей собственной рубахи [46] .
Тем временем выстрелы утихают. Горцы, видя свою неудачу и предчувствуя скорый рассвет, спешат отступить в горы. Не тревожимый более никем, отряд торопливо продолжает путь, радуясь, что все обошлось сравнительно благополучно.
46
След
21 августа на рассвете Шамиль призвал к себе всех оставшихся еще в живых наибов и более почтенных из числа мюридов.
— Друзья и братья, — произнес он торжественно, — русские не приняли моих условий. Будем продолжать борьбу, покуда еще есть сила в руках и заряды в ружьях.
— А что же станется с твоим сыном, имам? — спросил Енус, горячо любивший мальчика.
При этом брови Шамиля насупились.
— Наш сын для нас умер. Мы с душевным прискорбием похоронили его. Произнесем же над ним заупокойную молитву и отомстим за его смерть проклятым гяурам.
Произнеся эти слова, имам поднял руки к небу; то же сделали и его приближенные.
Пробормотав в растопыренные пальцы заупокойную молитву по Джамал-Едину, они размазали ее по лицу и затем снова занялись обсуждением предстоящего боя.
Вдруг резкий, отрывистый грохот орудийного выстрела потряс саклю. Все невольно вздрогнули.
— Проклятые гяуры! — в бессильном бешенстве потряс кулаком Шамиль. — Да разверзнется под вами земля, да пожрет вас огонь небесный! К оружию, братья и друзья, если нам и суждено погибнуть, то легка смерть для убивающего [47] .
47
Изречение мюридов.
Снова закипел кровопролитный бой.
До самой ночи держались мюриды, не допуская штурмующих проникнуть за перешеек, отделявший передовую, занятую русскими площадку от передних окопов, защищавших вход в Новое Ахульго, но к ночи почти истребленные остатки их принуждены были отступить в Старое Ахульго.
На этот раз рота, в которой числился Колосов, была первой пущена в атаку. Быстро добежали солдаты до перекопа, игравшего такую фатальную роль за все время осады нами Ахульго, и стали кубарем скатываться в его зияющую пасть, уже поглотившую немало русской крови.
«Вот сейчас начнется!» — думал Колосов, карабкаясь вверх и не спуская глаз с маленьких бойниц, любопытно глядевших на русских, быстро со всех сторон спешивших к ним.
Но что это значит? Бойницы молчат. «Выдерживают, подлецы, — назойливо вертится в уме солдат и офицеров, — на верный выстрел подпускают!» Действительно, в одной из черных глазниц показался белый дымок и гулко пророкотал выстрел. Солдаты насторожились. Вот-вот, сейчас задымятся остальные бойницы, и смерть свинцовым ураганом ворвется в ряды. «Господи, кого первого?» — проносится у каждого тревожная мысль. Однако проходит минута, другая, а страшные бойницы безмолвствуют, только из первой продолжают один за одним, с короткими промежутками, вылетать белые дымки и глухо щелкать сухие, короткие выстрелы, никому, впрочем, не наносящие никакого вреда.
Солдаты успели приноровиться и искусно держаться в стороне от посылавшей пулю за пулей бойницы.
Одна и та же мысль разом, как молния, облетела штурмующую колонну: «Мюриды покинули укрепление, о которое, как о неодолимое препятствие, разбивались до сих пор все усилия русских войск».
Громкое, торжествующее «ура» громовым раскатом
Наконец-то, вот она, так долго не дававшаяся победа!! Со всех сторон к Старому Ахульго бежали запоздавшие беглецы. Тут были мюриды, простые джигиты, старики и старухи, молодые женщины с младенцами на руках, маленькие дети… Вся эта пестрая толпа, ослепленная паническим страхом, оглашая воздух пронзительными разноголосыми воплями, спешила к мосту, соединявшему Новое Ахульго со Старым.
При одном взгляде на этот мост у непривычного человека могла закружиться голова. Мост был устроен из двух толстых бревен, перекинутых с края одного утеса на другой, над глубокой пропастью, на дне которой бурлила и пенилась стремительная речонка Ашильта, и вот на таком-то головоломном мосту не больше трех шагов шириной, без перил, стеснилась обезумевшая толпа беглецов. Люди лезли друг на друга, как слепые. В воздухе то и дело раздавались пронзительные вопли, и с моста в глубокую пропасть, мелькая в солнечных лучах яркими лохмотьями, с головокружительной быстротой летели сшибленные в общей свалке с ног люди, преимущественно женщины и дети.
У Колосова при виде этой ужасной картины сердце замерло от жалости, и он, крикнув своей полуроте следовать за ним, со всех ног пустился к мосту, чтобы загородить дорогу беглецам, с целью не допустить их на мост и тем прекратить ужас, царящий на нем.
В ту минуту, когда Колосов с своими солдатами спешил к мосту, со стороны аула выбежала молодая, очень красивая женщина, богаче прочих одетая, без покрывала, с бледным, испуганным лицом; на руках она держала громко плачущего младенца. За ней вдогонку спешило несколько человек казаков.
— Шамилева женка, Шамилева женка! — кричали они, махая руками.
Увидя солдат у моста, женщина бросилась в сторону и, спотыкаясь о попадавшие под ноги камни, с быстротой дикой козы подбежала к площадке утеса, нависшего над пропастью. Остановившись там, она простерла с немым отчаянием вперед руки, указывая кому-то, очевидно, стоявшему на том берегу, на своего младенца.
Колосов, следивший за молодой женщиной, в свою очередь взглянул по тому направлению, куда смотрела красавица, и увидел на противоположном утесе самого Шамиля. Имам стоял, окруженный толпой мюридов, и пристальным взглядом смотрел на женщину, метавшуюся над обрывом. Лицо его было бледно, брови нахмурены, губы плотно сжаты. В эту минуту казаки с одной стороны, а Колосов — с другой уже подбегали к женщине, протягивая к ней руки… Вдруг имам, быстро приложив ладони к губам, резко и властно крикнул. Услышав его голос, женщина замерла на одном месте, вперив в него полный ужаса взгляд. Лицо ее покрылось смертельной бледностью, даже губы посинели, и вся она дрожала, как в лихорадке.
Шамиль вторично крикнул, но еще строже, и повелительно указал женщине пальцем на дно пропасти.
На этот раз красавица больше не колебалась. Крепко прижав младенца к своей груди, она зажмурила глаза и с разбега ринулась в пропасть. Перед Колосовым на мгновенье мелькнули черные, развевающиеся на ветру косы, подол короткой ярко-малиновой юбки, смуглые, точно из слоновой кости выточенные босые ноги; мелькнули и исчезли в жадной пасти глубокой бездны.
С стесненным сердцем подошел Колосов к самому краю обрыва и заглянул в него. Холодом смерти пахнуло на него из этой мрачной щели, по дну которой текла река-ручей, настолько мелкая, что вода ее не покрывала валявшиеся в разных позах трупы. Несколько младенческих тел, не долетев до дна бездны, лежали, задержанные небольшими выступами скалистой стены. Жутко было глядеть на эти безжизненно распростертые, белеющие в полумраке обнаженные тельца.