На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

Но кроме образов и такта Ещё бывает существо. И в нём ни критик, ни редактор Не смыслит часто ничего. И я отвечу на капризный Вопрос о сущности вещей: Поэзия идёт от жизни, Но поднимается над ней. И роль её груба и зрима И в дни войны, и в дни труда, — Она пускай недостижима, Но притягательна всегда. 1945

* * *

Здесь Юг. Здесь мягче. Здесь красивей. Но здесь неладное со мной. Мне снится Средняя Россия С её неяркою весной, С

весной, где неприглядны краски, Где сыро, серо, нетепло… Где поезд, вырвавшись из Брянска, В капели дышит тяжело. А пассажиру думать, мучась, Что всё идёт наоборот, Что тянет в мир какой-то лучший, В который поезд не придёт. И он ворчит: «Плоды безделья». Но не спасут его слова. Потом под тот же стук капели Навстречу двинется Москва, И ты, забыв про всё на свете, Опять увидишь радость в том, Что можно грудью резать ветер, С утра смешавшийся с дождём. 1946

* * *

Я питомец киевского ветра, Младший из компании ребят, Что теперь на сотни километров В одиночку под землёй лежат. Никогда ни в чём я не был лживым Ни во сне, ни даже наяву. Говорю вам, что ребята живы, Потому что я ещё живу. Ведь меня пока не износило — Пусть наш век практичен и суров — И, как в нашем детстве, ходит в жилах С южным солнцем смешанная кровь. Та, что бушевала в людном сквере, Где, забыв о бомбах и беде, Немцами расстрелянный Гальперин Мне читал стихи о тамаде. Под обстрелом в придорожной лунке Залегли бойцы за грудой шпал. Там в последний раз поднялся Люмкис, И блеснул очками, и упал. И сказать по правде, я не знаю, Где, когда, в какой из страшных битв, Над Смоленском или над Бреслау Шура Коваленко с неба сбит. За спиной года и километры, Но, как прежде — с головы до пят Я питомец киевского ветра, Младший из компании ребят. 1946

* * *

Платону Набокову

Нам портит каждый удачный шаг Внутренних слов месть… Раз говоришь, что пропала душа, Значит, она есть. Мы оба уходим в тревожное «прочь!» Путь наш — по небесам. Никто никому не придёт помочь, Каждый бредёт сам. И нам не надо судьбы иной, Не изменить ничего, И то, что у каждого за спиной, Давит его одного. И нам, конечно, дружить нельзя. Каждый из нас таков, Но мы замечательные друзья — Каторжники стихов. Мы можем лишь на расстоянье дружить Дружбой больших планет, А если и мы не имеем души — Тогда её вовсе нет. 1944

Н. Глазкову

Нас отпускали с разных предприятий И почитали для себя же счастьем. Подхватывали райвоенкоматы И прогоняли воинские части. К хорошим строчкам строчки подбирая И занимаясь в жизни только ими, Вполне возможно, были мы лентяи, Но сволочами — всё-таки другие. 1944

Отступление

Шли

да шли. И шли, казалось, годы. Шли, забыв, что ночью можно спать. Матерились, не найдя подводы, На которой можно отступать. Шли да шли дорогой непривычной, Вымощенной топотом солдат, Да срывали безнадёжно вишни, — Всё равно тем вишням пропадать. Да тащили за собой орудья По грязи и кручам, вверх и вниз. Русские, всегда земные люди, Без загробной веры в коммунизм. Шли да шли, чтоб отдохнуть и драться, Отстоять себя — страну и жизнь… И ещё за то, чтоб — лет чрез двадцать Вновь поверить в этот коммунизм. 1942

Солдат в электричке

Кто-то что-то говорит, Где купить и как продать. А солдат сидит и спит, Потому что он солдат. Потому что на вино Денег нету у него. Ну а больше всё равно Он не купит ничего. Только штатской жизни ширь Всё ж касается его… Он вернётся в этот мир Или сгинет за него. 1944

* * *

Юле Друниной

Кем только я не был! И всё между прочим, И всё утопало в каких-то химерах… Я был фрезеровщиком, чернорабочим, Я был контролёром на точных размерах. Но кем бы я ни был, я был как калека. И где б ни ступал я шагами своими, Меня называли улыбчато: «Швейка», Так, словно бы «Швейк» — это женское имя. Кем только я ни был… Но дело не в этом, А в том, что не мог превратиться в кого-то. И где б я ни был, оставался поэтом На горе своим современным работам. Пока я мотался, и мне было плохо, И вяз на простуженном ноющем слове, Товарищи шли по великой эпохе, Свои биографии делая кровью. Я тоже не видел ни счастья, ни блага. Родная моя! Ведь по мне это видно… Но вот у тебя на груди — «За отвагу», И мне как мальчишке становится стыдно. 1945

* * *

В этой комнате, в которой мы с тобой, Чёрный вечер превратился в голубой. А на лестнице, где мы с тобой стоим, Оседает на карнизах светлый дым. Почему ты лишь набросила пальто? Если б ты его надела, было б что? Что-то было бы не так… Но почему? Это вещи, недоступные уму. Лучше я приду к тебе опять. Будем снова мы на лестнице стоять. Чёрный вечер снова станет голубым. И осядет на карнизах светлый дым. 1947

Мужество молчанья

Когда, что нужно, сказано в начале, А нового пока не написать, Оно приходит — мужество молчанья, Велит слова на ветер не бросать. Мы отдыха не просим, а напротив — Нам стоит крови каждый перерыв… И у поэта вечно где-то бродит Пока что неосознанный мотив.