На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре
Шрифт:
— Братья, спаянные кровью… Да, так и пиши — «спаянные кровью»! У нас… у вас больше нет царя.
Пинхас что-то пробубнил под нос, однако писать не перестал.
— Он убит теми пулями, которые убили тысячи ваших товарищей, жен, детей.
Пешков встал, прошел к окну. Он был удручен тем, что произошло в столице. В его сознании рисовались образы окровавленных трупов, стоны раненых, окрашенный кровью и тающий от нее снег, и безрассудный героизм жертв.
— Кровавое воскресенье. — пробормотал он.
Рутенберг взглянул на него и продолжил писать, не обращая внимания на то, что Гапон замолчал, уставившись в пол.
Пешков оглянулся, не слыша больше отрывистой шумной речи священника. Тот будто опомнился и продолжил:
— И теперь царя, потопившего правду в крови народа, я, Георгий Гапон.
Удары в дверь заставили всех встрепенуться.
Рутенберг потянулся за револьвером.
Пешков прошел к двери:
— Кто там?
— Алексей Максимович, это Глебов, — раздался нетерпеливый голос Алексея.
Пешков обернулся к Рутенбергу и Гапону, отрицательно покачал головой, и Рутенберг убрал револьвер за пояс.
— Одну минуту. — Дождавшись, когда Гапон и Петр уйдут в соседнюю комнату и прикроют за собой дверь, Пешков открыл входную дверь.
— Алексей Максимович, где Лиза? — с порога произнес Алексей.
Пешков с тревогой посмотрел на него:
— Я не виделся с вашей женой со вчерашнего вечера.
— Она что-нибудь вам говорила?
Пешков опустился на стул, снизу вверх посмотрел на встревоженного взбудораженного мужчину.
— Она принимала участие в шествии, Алексей Петрович.
Глебов выругался.
— Где?
Пешков сожалеюще пожал плечами.
Дверь в соседнюю комнату предательски заскрипела и, оглянувшись, Алексей мельком заметил мужчину, показавшегося ему знакомым.
Пешков встал, прикрыл дверь и повернулся к Глебову.
— Мне очень жаль, но я не знаю, что с Елизаветой Николаевной.
— А кто может знать? — Алексей заходил по комнате, схватившись за голову, затем рванул в соседнюю комнату. — Я знаю, кто!
Его появление застало Рутенберга и Гапона врасплох. Ударом двери Глебов сшиб Пинхаса с ног и рукой вцепился в горло Гапона.
— Ты! Это все ты!
Гапон захрипел, не в силах разжать пальцы Алексея. Рутенберг выхватил револьвер и наставил на Глебова.
— Не стреляйте! — закричал Пешков. — Алексей, отпустите отца Георгия!
Пинхас внял его словам — выстрел мог привлечь внимание — поэтому бросился к Глебову, схватил его за плечо, рванул к себе…
Алексей пошатнулся, его будто понесло в темноту, закружило. Бледное лицо Рутенберга с веревкой в руках. Гапон с петлей на шее.
Очнулся он от запаха нашатыря.
— Ну вы его и приложили, Пинхас, — раздался рядом осуждающий голос Пешкова.
— Да я его и пальцем не тронул.
Алексей открыл глаза.
— Ну, слава Богу, вы очнулись! — Пешков убрал ватку с нашатырем в сторону.
Глебов кинул взгляд на Рутенберга. Пинхас невольно вздрогнул:
— Я вас вспомнил, — он отступил в сторону, — и ее. Ваша жена, она была сегодня в колонне.
— Где она?! — Алексей вскочил с места. Рутенберг вновь сделал шаг назад.
— Не знаю. Нас обстреляли у Нарвских ворот.
Глебов сжал кулаки, резко развернулся и направился к выходу. Но вдруг вспомнив, оглянулся, шало посмотрел Рутенбергу в глаза.
— Вы тоже «это» видели?
Пинхас вздрогнул, побледнел.
Алексей развернулся и вышел из квартиры.
— Что видел? — поинтересовался недоумевающий Пешков у растерянного Ру-тенберга.
— Чертовщина… — непроизвольно слетело с губ Петра.
Из соседней комнаты выглянул Гапон и, убедившись, что нежданный визитер ушел, вышел из укрытия.
— У вас небезопасно, Алексей Максимович. Завтра переберемся к литератору Батюшкову, от него куда-нибудь еще, — заявил он хриплым голосом, потирая горло.
Рутенберг взглянул на него, отвернулся, отошел к окну. Отодвинув занавеску, увидел спину удаляющегося Глебова. Тряхнул головой, прогоняя наваждение.
— Нужно покинуть пределы империи, — заявил он. — Как только будут необходимые документы, мы выедем за границу…
Кареты «скорой помощи» развозили раненых по лазаретам, госпиталям и больницам. Полицейские и солдаты подбирали трупы, иногда силой отбивая их у обезумевших от горя людей. Отдельные отряды продолжали наводить ужас на тех, кто ослушался предупреждения властей: проявлял вооруженное сопротивление или бродил по улицам столицы.
Алексей, предусмотрительно избегая ненужного контакта с кем-либо, спешил добраться до Нарвских ворот. Однако вблизи площади, не дойдя всего лишь несколько десятков шагов, натолкнулся на казаков. Отряд со свистом, улюлюканьем, хохотом излавливал арканами попадавшихся им прохожих.
Глебов свернул в проулок, желая дворами обойти неприятное соседство, но пройдя пару шагов, услышал за спиной цокот подков. Он оглянулся — казак, показавшийся из-за угла, пришпорил лошадь. Алексей отскочил в сторону, и вовремя — всадник промчался совсем рядом. Осадив лошадь, казак развернул ее и, усмехаясь, вновь направил на Глебова. Пришпорил.
Алексей быстро огляделся. Схватил с земли металлический прут, выломанный кем-то из ограды, и приготовился. И вот лошадь совсем рядом. Глебов уклонился и со всего маху ударил ее по крупу — лошадь взвилась на дыбы и сбросила седока.
Свалившийся казак быстро оправился и с руганью поднялся на ноги. Смахнув снег с перекошенного от злобы лица, он выхватил шашку и кинулся на Алексея. Глебов отбил удар прутом, но поскользнулся и упал. Казак ударил — Алексей увернулся в сторону, сделал подсечку и опрокинул противника на спину. Не дав опомниться, выбил из руки шашку, прижал его к земле и стал бить по физиономии.