На службе Отечеству, или Пешки в чужой игре
Шрифт:
К ней подбежал Лева:
— Мама, мама! Дедушка будет моим пони! Смотри!
Мальчишка разбежался, запрыгнул Витте на руки, тот мигом подсадил его себе на шею. Сам рассмеялся, как ребенок.
Что ж за человек такой вы, господин Витте?
Переехав, Алексей назначил встречу с господином Рерихом — своим поверенным. Решив с ним накопившиеся деловые вопросы и дав соответствующие распоряжения, он попросил подыскать хорошего сыщика для розыска Катарины Хмельницкой и ее сына.
После ухода поверенного, Глебов прошелся по своей новой квартире. Чего-то здесь не хватало. Точнее, кого-то… Очередная холостяцкая обитель коих в его жизни было предостаточно. А ведь ничего не стоит покидать вещи в чемодан и отправиться в Москву. Что его держит? Гордыня? Самолюбие? Страх? Или все вместе взятое? Перед глазами так и возникал образ Лизы, когда она ему говорила, что им нужно расстаться. Расстаться! И ради кого? Ради этого молокососа Шмита?
Алексей в сердцах пнул пуфик. Затем сел. Нет, на измену Лиза не способна — брачные узы для нее святы, однако полюбить другого она может — и тогда как быть? Не может он держать ее подле себя насильно, не может. И что же делать? Семейные отношения не заладились — их брак превращается в катастрофу. И Лиза изменилась — стала невыносимой, что ни слово, то наперекор. Однако, как же он желает ее видеть, прикоснуться к ней, ощутить ее тепло. Алексей вздохнул. Может быть, стоит вынудить ее приехать? А это мысль. Стоит подумать.
Через пару дней во время пешей прогулки Глебов вновь встретился со своим новым знакомым — рядом остановилась карета, и в окошко выглянул Витте.
— Здравствуйте, Алексей Петрович.
— Здравствуйте, господин Витте.
— Садитесь, я вас подвезу.
Глебов раздумывал недолго и вскоре уже сидел напротив Витте.
— Как ваши дела? — вежливо поинтересовался тот.
— Прекрасно.
— С супругой виделись?
— Пока что нет.
— Понятно. — Витте помолчал, опираясь двумя руками на набалдашник трости. — Прошу простить меня за расспросы, все моя супруга. Она так близко к сердцу приняла ваши напасти, что постоянно задает про вас вопросы. Особенно ее волнует ваше душевное состояние.
— Передайте, что не стоит волноваться.
Витте улыбнулся. На улице раздались крики — какая-то толпа устроила погром. Витте задернул шторку на оконце. Вздохнул:
— По мере наших неудач на фронте [91] смута в России все более и более растет. Вот вам и «маленькая победоносная война», предложенная фон Плеве!
От Алексея не ускользнуло, как поморщился его собеседник, упомянув злосчастного министра.
— Вы его не жаловали?
Витте фыркнул, затем посмотрел на Глебова и невесело улыбнулся:
91
Прим. автора: Речь о русско-японской войне 1904–1905 гг.
— Многие осуждают меня за мою прямолинейность. Однако не считаю нужным юлить и прикрываться ложью. Познакомившись с Плеве, я убедился, что это человек, сделавшись министром, будет преследовать только свои личные цели и принесет России несчастья. Я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него и для государства. Что при той политике, какую он ведет, он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика.
Витте помолчал.
— Плеве же думал, что я хочу занять его место. Он так долго добивался поста министра, что, добившись, готов был задушить всякого, кого мог подозревать в способствовании его уходу с министерского места. Я же оказался прав.
— Я слышал, что при покушении на Плеве были похищены некоторые документы из его портфеля, — вставил Алексей.
— Сплетни! — Витте недовольно насупил брови. — Вы хотите меня обидеть?
— Ни в коей мере.
Витте вздохнул:
— До меня дошел слух о документах. Известие об убийстве Плеве я получил в Берлине, в то время я заключал с канцлером Бюловым новый торговый договор. Когда же я приехал в Петербург, то узнал, что в портфеле Плеве якобы было найдено письмо агента тайной полиции, какой-то еврейки из Германии, которая сообщала, что готовится революционное покушение на Его Величество, и что будто бы я принимаю в этом деле живое участие! Очевидно, Плеве этим письмом желал более вооружить чувство Государя Императора против меня.
— Между вами были серьезные разногласия.
— Плеве был злопамятен и мстителен. Мы с ним расходились по большинству государственных вопросов. В течение более чем десятилетнего моего управления финансами — а я их привел в блистательное состояние! — я очень мало мог сделать для народа, ибо встречал в правящих кругах противодействие — и во главе оного всегда стоял Плеве. Я расходился с Плеве по поводу политики на Кавказе, по еврейскому вопросу. Я не могу сослать человека в Сибирь только за то, что он мыслит не так, как мыслю я, и не могу лишать его гражданских прав только потому, что он молится Богу не в том храме, в котором молюсь я.
Витте был раздражен, поэтому предпочел некоторое время помолчать, чтобы успокоить нервы.
Глебов его не торопил. Спустя какое-то время он заметил:
— У вас интересные взгляды, господин Витте. Однако политика наполнена коварством, ложью и цинизмом. Разве политик может остаться «чистым»? Стоит выглянуть в окно, и можно увидеть к чему приводит такая политика.
— Вы правы. В нашей стране нет порядка. Порядок может основываться только на законности. И до тех пор, пока уважение к закону не войдет в плоть и кровь не только населения, но в первую очередь чиновников всех рангов и положений, можно будет всегда ожидать самых невероятных сюрпризов — вот, наподобие беспорядков, что мы наблюдаем.
— Однако, как вы сами и признали, в России уже беспорядки. До законопослушности явно далеко. Да и чиновники не только не желают меняться, но и что-либо предпринять.
— Эх, Алексей Петрович, вы бы знали, как много мне хотелось бы сделать! Недавно я направил императору всеподданнейшее письмо со своими предложениями. Ведь первым делом нужно устранить первопричины нынешних беспорядков, а одна из первопричин — война с Японией. Продолжение войны становится опасным, и дальнейшие жертвы страна при существующем состоянии духа не перенесет без страшных катастроф. — Витте горько усмехнулся. — Однако, так как я в немилости у императора, он не счел нужным прислушаться к моим предложениям.
Некоторое время ехали молча. Витте, в задумчивости хмурясь, смотрел в окно.
Глебов был с ним согласен, русско-японская война оказалась тягостным бременем для России, ибо народ не желал и дальше терпеть свалившихся на него невзгод.
— Да уж, после ряда военных неудач этой зимой число оптимистов, верящих в благоприятный для России исход войны, заметно уменьшилось, — сказал он.
Витте обернулся. Его взгляд был печальным.
— Я не помню ни одного такого поражения русской армии как то, которое мы потерпели в Мукдене [92] , - произнес он. — После того, как мы позорно проиграли бой и отступили, для здравомыслящих людей стало ясно, что следует употребить все усилия, чтобы по возможности достойно покончить войну. Государь по свойственному ему оптимизму ожидает, что Рожественский [93] перевернет все карты войны. Ведь сам Серафим Саровский предсказал [94] , что мир будет заключен в Токио, значит только одни жиды и интеллигенты могут думать противное. — Последнее прозвучало с явной насмешкой. — Между прочим, я предупреждал, советуя не доводить нашу эскадру до боя с японским флотом.
92
Прим. автора: 19 февраля — 9 марта 1905 г. в Манчжурии разыгралось наиболее масштабное, продолжительное и кровопролитное сухопутное сражение русско-японской войны. Ни одна из сторон не одержала в этом бою решительную победу, но захват японцами Мукдена позволил заявить им о своей победе.
93
Зиновий Петрович Рожественский (1848, Санкт-Петербург -1909, Санкт-Петербург) — вицеадмирал, участник русско-японской войны. В апреле 1904 г. возглавил 2-ю Тихоокеанскую эскадру, отправленную на помощь российским соединениям на Дальнем Востоке и погибшую в Цусимском сражении.
94
Прим. автора: С. Ю. Витте в своих воспоминаниях упоминает предсказания Серафима Саровского (1754 (или 1759) — 1833) — иеромонаха Саровского монастыря, причисленного Российской церковью к лику преподобных по инициативе Николая II. Один из наиболее почитаемых русских святых.