На службе Отечеству
Шрифт:
Нас сейчас очень часто бомбят, ходят слухи об эвакуации госпиталя. Может, к вам поближе? А там вместе с вами и я на фронт... Вот было бы здорово! Что бы ни случилось, я верю в нашу встречу и буду жить надеждой на эту встречу. Только вы пишите мне, очень прошу. Неизвестность страшнее разлуки и самых далеких расстояний. Не забывайте, пожалуйста. Жду, жду, жду!..
Ваша Марина".
Долго всматриваюсь в неровные строчки письма, и передо мной вновь возникают синие глаза и две прозрачные слезинки на щеках. Когда писал письмо, уверял себя, что делаю это из чувства сердечной признательности, выполняя обещание,
А через неделю получил добрую весточку из деревни. Сестренка сообщила радостную весть об отце: он был ранен, теперь поправился и снова воюет, и она отправила отцу мой новый адрес. С улыбкой читаю ее рассказ о том, как вместе с двоюродной сестрой Таней осваивает трактор и комбайн. Мне трудно представить рядом с огромными машинами и.х неокрепшие девичьи фигурки. "Милые мои, - думаю я, - пришлось вам взвалить на свои хрупкие плечи мужские заботы..."
Июль закончился успешно: бойцы показали твердые знания и неплохие практические навыки по всем разделам учебной программы, в том числе и по огневой подготовке, и, получив звания "младший сержант" или "сержант", убыли в маршевые роты. Полагая, что теперь можно обратиться с просьбой отправить на фронт, иду к комиссару полка.
Батальонный комиссар Казаков, которому я доложил, что прибыл за советом как коммунист к коммунисту, добродушно усмехается:
– Знаю, за каким советом явились. Пришли просить об отправке на фронт?
– Заметив мое смущение, он смеется: - Не вы первый советуетесь подобным образом.
Я объясняю, что уже оправился от последствий болезни, чувствую себя здоровым и способным сражаться на фронте. Добродушное лицо комиссара суровеет. Он молча шагает по комнате, потом останавливается и, пристально посмотрев мне в глаза, говорит:
– Вы еще молодой коммунист, лейтенант, и я прощаю вам такую выходку. Но впредь зарубите себе на носу: коммунист должен быть там, где он может принести больше пользы.
– Мне говорили, что у коммунистов есть одна привилегия: быть всегда впереди, там, где труднее. А сейчас труднее всего на франте...
– А разве вам не говорили, - Казаков мягко кладет руку на мое плечо, что первейший долг коммуниста беззаветно отдавать силы тому делу, которое ему поручили? Мы сейчас решаем очень важную задачу - готовим кадры для действующей армии. И мы обязаны выполнить свой долг. Помните: это нужно для победы!
Комиссар произнес фразу, сказанную как-то Захаровым лейтенанту Катученко. Я понял, чьи слова повторил политрук, и догадался, что он, Захаров, ходил к комиссару с аналогичной просьбой.
* * *
Начались занятия с бойцами очередного набора, а взвод истребителей танков едва не лишился своего командира. Произошло следующее. Лейтенанта Катученко по протекции старшего лейтенанта Гуморина командировали сопроводить маршевую роту до Сталинграда. Подошло время начинать занятия с новым пополнением, а командир взвода истребителей танков еще не возвратился. Полетели запросы. Наконец Катученко доставляют в полк. Выясняется, что его сняли с эшелона, которым маршевые роты следовали в действующую армию. Лейтенант объяснил свой легкомысленный поступок желанием поскорее попасть на фронт. Когда мы с политруком стали прорабатывать беглеца, он взорвался:
– Не могу дырявить мишени, когда на моей Полтавщине зверствуют фашисты!
– Катученко бледнеет, обычно смешливый и добродушный, он скрипит зубами.
– Как прочту в газетах, что творят на нашей земле немцы, сердце заходится от ненависти к ним, от тревоги за судьбу отца, матери и сестренки!
В мрачном раздумье Катученко склоняет голову, рассеянно слушает наши внушения. Когда же политрук Захаров, сердясь, предупреждает его, что командование может передать дело о его самовольной отлучке в военный трибунал, лейтенант печально машет рукой:
– Э-э, все равно, может, через трибунал скорее на фронт попаду!
Пришлось и нам с Захаровым выслушать обвинения в слабой воспитательной работе с командирами. Особенно неприятный осадок оставила беседа с комиссаром полка Казаковым. Когда мы с Захаровым пришли к нему, он, не дав нам раскрыть рта, разразился гневной тирадой, из которой следовало, что мы "воспитываем дезертиров". Излив свой гнев, батальонный комиссар Казаков окинул нас испепеляющим взором и воскликнул:
– Позор! Позор! Позор!
Всегда добродушное лицо младшего политрука Захарова стало мрачным.
– Позор, когда люди убегают с фронта, - обиженно насупившись, возражает он, - а Катученко следовал на фронт. Он несколько рапортов подал с просьбой отправить его туда!
– Захаров вплотную приближается к комиссару, словно желая доверительно сообщить ему что-то сокровенное.
– Я бы и сам дезертировал на фронт, не будь у меня партийного билета в кармане!
Комиссар несколько мгновений с удивлением смотрит на Захарова, словно не веря, что эти крамольные слова слетели с уст тишайшего, добродушного и дисциплинированного младшего политрука, каким он знал его.
– Ну и ну!
– разводит руками Казаков.
– Не ожидал от вас, Захаров, такого. Не к лицу так говорить члену партии.
– Член партии имеет право на собственные желания.
– Сдержанный Захаров заметно смущается своего невольного порыва.
– Только он обязан подчинять их интересам дела. Так я и поступаю.
Разнос, который нам учинил комиссар, закончился неожиданно мирно. Казаков постепенно смягчал свой голос, а в конце беседы откровенно признался, что сам он тоже мечтает быть там, где сейчас решается судьба страны.
Сводки Совинформбюро с мая 1942 года становились все тревожнее. Особенно огорчили сообщения об оставлении Керченского полуострова - ведь эта земля полита и моей кровью!
– и неудаче войск Юго-Западного и Южного фронтов в районе Харькова.
Несмотря на ожесточенный отпор, который оказали советские войска в июне и июле, фашистскому командованию, бросавшему в пекло сражения все новые силы, удалось продвинуть свои армии на восток как на воронежском направлении, так и в Донбассе. Об ухудшавшемся положении войск на южном участке советско-германского фронта свидетельствовала также интенсивная эвакуация промышленных предприятий и населения из этих районов. Командиры, сопровождавшие маршевые подразделения в Сталинград, рассказывали, что железнодорожные узлы забиты поездами, на шоссейных дорогах нескончаемые потоки груженых автомашин, вывозящих за Волгу людей и ценные грузы.