На стороне мертвецов
Шрифт:
Митя смотрел на него беспомощно. Ну да, а что еще тот мог подумать, когда сын бескровного и пусть и Кровной, но слабосильной княжны, вдруг поднял мертвецов? Только что брак матушки с отцом всего лишь прикрывал ее связь с кем-то из Кровных, связь, которая не могла увенчаться браком? И что, вот что Митя мог ему объяснить? Что реальность гораздо… страшнее, и опаснее, и… невероятней?
— Я не Мораныч! — только и мог в очередной раз упрямо повторить он, зная, что ему снова не поверят. Он уже и сам себе не верил. — И… Я не могу сейчас идти домой! Нам нужно забрать паротелегу и цыгана — где вы там
Урусов поколебался, окинул Митю внимательным взглядом… потом резко кивнул и зашагал в другую сторону:
— Я эту вашу паротелегу…
— Не мою. — вяло возразил Митя. — Штольцев… То есть, теперь-то Лаппо-Данилевских…
— Я ее во двор загнал, цыгана привязал, Раиса их стережет. — Урусов кивнул, то ли соглашаясь, что паротелега — вовсе не Митина, то ли отмахиваясь от жужжащей у самого лица мухи. Улица, по которой они шли, была совершенно пуста. Царила тишина — ни грохота орудий со стороны реки, ни криков и лязга оружия за спиной. Все было кончено, но об этом еще не знал никто, кроме дравшихся на улицах города — победивших и побежденных — а потому напуганные обыватели дрожали по домам, не смея высунуться наружу.
Урусов толкнул створку железных ворот в арочном проеме, те легко распахнулись. Митя покачал головой: надо отцу устроить разнос дворникам — что стоило ворота запереть? Какое-никакое, а препятствие захватчикам. Тряхнул головой — да он с ума сошел, дворниками командовать вздумал! Живыми! Они вбежали во дворик на задах доходного дома. Посреди торчала паротелега — к ее облучку был крепко-накрепко привязан цыган. И кажется, спал, свесив голову на грудь. Крепко так спал…
— Раиса! — Урусов бросился к распростертой в ярко-зеленой траве рыси. — Я чувствовал боль во время драки, я… Я думал, что задели меня! — он рухнул перед рысью.
Лесная кошка протяжно, почти по-человечески застонала, и подняла располосованную ударом клинка усатую морду. Шершавый язык теркой прошелся по руке Урусова, словно рысь просила извинения, что не справилась, хвост слабо дернулся. Урусов сгреб ее в охапку… и ринулся вон со двора, даже не оглянувшись на Митю.
Митя только вздохнул ему вслед — Симарглыч, что с него возьмешь. Неторопливо подошел к цыгану — спешить тут уже было некуда. Внутри болезненно дернулось, а во рту появилась горечь, так что пришлось мысленно на себя прикрикнуть — уж после сегодняшнего мертвецы ему должны быть… как родные! Губы скривила неприятная усмешка… и он потянул голову цыгана назад… открывая перерезанное от уха до уха горло.
— Сомневаюсь, что это был удар варяжского топора… — все с той же кривой улыбкой прошептал Митя.
Нож против нежити легко срезал веревку. Митя с усилием перевалил тело в кузов паротелеги, и уже без всяких колебаний уселся на залитое кровью сидение. На нем самом крови было ничуть не меньше.
Глава 41. Беглец от славы
Митя потянул рычаг… паротелега нервно заквохтала… и наконец тронулась с места. Он выехал со двора и медленно покатил по улицам. Поворот, поворот, еще поворот… На перекрестке пришлось притормозить — целая вереница пустых телег тянулась в сторону пристани. Дождался, пока проедут, и покатил к дому. В городе ему
Цыган, их единственный свидетель, мертв, и теперь медведь — это просто медведь, хищник, невесть каким образом забравшийся в город, и задравший случайно подвернувшихся прохожих. Несчастный случай. Не убийство. Можно, конечно, узнать, кому принадлежит дом в лоцманской слободе, но Митя был уверен, что к Лаппо-Данилевским эта дорожка не приведет. Не глупцы же они!
А еще он все-таки убил. Держался, держался… и убил. Уж убил, так убил.
Наверху распахнулось окно и наружу выглянул… убийца.
Митя отчетливо почувствовал резкий, словно металлический вкус крови на языке и легкую черную дымку, сочащуюся меж ставней. Он резко рванул рычаг паротелеги… В окне на миг показался молодой улан в форме, небрежно скользнул взглядом по Мите… и отступил вглубь комнаты. Митя услышал доносящийся оттуда звонкий, почти мальчишеский голос:
— Я только на минутку забежал, матушка, вас успокоить! Ничего не бойтесь — мы этим селедочникам уж так всыпали, век не забудут!
Банг-банг-банг! — звонко стуча каблуками по брусчатке, мимо прошагал наскоро сбитый патруль — стражники-казаки и городовой… темная дымка клубилась над двумя из них. Привкус крови во рту стал отчетливей.
Митя обвис на рычагах паротелеги и захохотал. Он не хотел убивать, но все-таки убил, теперь он сам — убийца и… способен не только через полгорода чуять трупы, но и определять убийц… скажем так, на глаз и на вкус! Всех убийц, любых убийц, какие только есть и кого бы они не убили — враги в схватке тоже считаются! И даже если при встрече с Лаппо-Данилевскими он увидит, что оба они — убийцы… это ничего не докажет даже самому Мите.
— Чудесное, просто чудесное подспорье в розыске! — содрогаясь от хохота, больше похожего на истерику, выдавил он, вытирая проступившие в уголках глаз слезы. — Хорошо… что я не собираюсь становиться сыскарем!
Так, нервно хихикая, и подскакивая на облучке, он и подкатил к воротам их особняка — накрепко запертым, что, в общем-то, было разумно, но… у него просто не было сил. Стучать, ждать, убеждать, что это именно он… И паротелега с разгона ударила в ворота. Замок с треском лопнул, створки распахнулись, Митя вкатил во двор.
— Стой, варнак, стрелять буду! — из задней двери с криком вылетел вооруженный берданкой Антипка.
— Мы это уже проходили… — едва шевеля языком, отозвался Митя. Вяло мелькнула мысль, что мог ведь с перепугу и выстрелить… и пропала. Ну, выстрелил бы и выстрелил. Было бы о чем волноваться. Чему быть, того не миновать. Он заглушил мотор и так и замер, не в силах шевельнуться.
— Митя! — спотыкаясь о собственный подол, тетушка выскочила вслед за сторожем. — Где ты был? Что происходит в городе? Как ты… как ты мог увести коляску губернаторши? Она… она так кричала! Что отправит тебя в Сибирь, что нас всех… И что это за паротелега, у нас такой не было, ты что… Ты ее… тоже… увел? У кого? — голос тетушки сорвался от ужаса.
— Мамочка, вы же сами говорили, что он плохой мальчишка! — из распахнутой двери высунулось торжествующее личико кузины Ниночки. — Митька — вор! Митька — вор!