На территории Мильтона Ламки
Шрифт:
— В чем дело? — спросил он.
Встав с кровати, она направилась к двери спальни.
— Хочу, чтобы ты кое на что посмотрел.
Он поднялся, натянул брюки и последовал за ней по коридору в гостиную. Знакомый «Митриас» стоял на столе между двумя стопками писчей бумаги, белой и желтой. Она уже пробовала печатать.
— Вот, — сказала она, вручая ему маленький буклет, который он распознал как руководство по эксплуатации.
— Что с ним такое?
— Открой, — сказала она.
Он открыл руководство. На обложке значилось только слово «Митриас», а на первой
Руководство было на испанском.
Через мгновение он сказал:
— Значит, они попали в Сиэтл не прямиком из Японии. Их, должно быть, сначала доставили в Мексику или в Латинскую Америку.
— Я даже боюсь тебе говорить, — сказала Сьюзан. Глаза у нее были сухими, а лицо выражало бешенство. — У них нестандартная клавиатура.
— Что это значит?
— Машинистки, печатающие вслепую, не смогут на них работать. Я внесла десять из них. — Она показала, и он увидел, что она внесла в дом десять коробок, открыла их и осмотрела десять машинок. — Наверное, все они одинаковы.
— Объясни мне, — попросил он. Хотя уже все понял. — Я думал, что клавиатуры везде стандартные.
— Нет, — сказала она. — Они в разных странах разные. Это испанская клавиатура. Перевернутый вопросительный знак, видишь? Специальное п с тильдой над ним. Знак резкости. — Она печатала эти знаки. Осматривая машинку в мотеле, он обратил на них внимания не больше, чем на знак процента или знак etc. — Некоторые буквы расположены там же, где и на английской клавиатуре, но некоторые нет. Даже в этой стране когда-то использовались несколько различных клавиатур, только в одной этой стране.
Оба какое-то время молчали.
— Это любая машинистка поймет? — спросил он наконец.
— Да, — сказала она. — Как только начнет печатать вслепую.
— Значит, все?
— Мы не можем их продавать, если у них нестандартная клавиатура, — сказала она. — Машинок с нестандартной клавиатурой больше не продают. Их не было долгие годы. Это подразумевается. Считается само собой разумеющимся. Что говорил тот, кто тебе их продал? Я хочу посмотреть на контракт.
Он достал контракт, и они вдвоем его изучили. Естественно, о клавиатуре в нем ничего не говорилось.
— Чек уже успел пройти? — спросила она. — Но это же все равно был банковский чек, верно? Значит, он вне досягаемости. Мы можем поехать к Фанкорту и послушать, что он скажет. Я подумала, ты бы хотел, чтобы я тебя разбудила и обо всем рассказала.
— Так и есть, — сказал он в оцепенении.
— У тебя остались деньги?
— Нет, — сказал он.
— Как же тогда ты собирался их рекламировать?
— Продать парочку, — сказал он. — Потом купить газетную площадь.
— Я пойду одеваться, — сказала она. Удалилась в спальню и вскоре появилась снова, уже в платье и с завязанными сзади волосами. — Есть у тебя сигарета? — спросила она, не найдя сигарет в гостиной.
— Вот, — он протянул ей свою пачку. — Я вот думал, знал ли об этом Мильт.
— Конечно, не знал, — сказала она.
— А по-моему, знал.
— Мильт никогда не допустил бы, чтобы ты их купил, если бы ему было известно о нестандартной клавиатуре, — сказала она. — Я Мильта сто лет знаю.
— А ты не думаешь, что он на нас злится и мстит нам?
— За что?
— За то, что мы поженились.
— Почему?
— Потому что он к тебе неравнодушен, — сказал он.
— Ты хочешь поехать обратно и спросить его об этом?
— Это неважно, — сказал он. В глубине души он был убежден в том, что Мильт все знал. — Наверное, нам придется от них избавиться.
— Да, — сказала она. — Если сможем.
— Продать можно все что угодно, — заявил он. — Все зависит от цены. Может, их можно переделать. Поменять клавиши местами.
— У нас нет денег, — возразила она. — Если бы ты хоть сколько-нибудь сэкономил, тогда мы, может, так бы и поступили.
— Если бы я сэкономил, то не смог бы взять эти машинки.
— Ох, как же стыдно! — сказала она с яростью.
— Я угробил почти два дня на то, чтобы обследовать одну из них, — сказал он.
— И ни разу не заметил, какая у нее клавиатура.
— Да, — признал он. — Не заметил ни разу. Что ж, такое бывает.
— Я к такому не привыкла, — сказала она почти неузнаваемым голосом. — Никогда не работала в дисконтном доме, не покупала товары, от которых по той или иной причине хотят избавиться.
— Беда в том, — начал он, стараясь не обращать внимания на ее слова, — что у нас нет достаточного рабочего капитала, чтобы это списать. Вот что меня угнетает. Это очень скверно.
Он не смотрел на нее, потому что не был в состоянии вынести выражение ее лица. Угрюмый, тяжелый взгляд, который помнился ему по далекому прошлому, смесь беспокойства и нетерпения.
— Пойдем спать, — сказал он. — Остальные машинки осмотрим завтра. Может, они не все такие.
— Вот из-за чего я хотела отказаться от владения бизнесом, — сказала Сьюзан. — Из-за ужасных вещей, которые происходят, когда кто-то тебя надувает.
Он пожал плечами.
— Вообще-то может быть и другая причина, по какой их продали так дешево. Не та, которую мы обнаружили. Но мы, наверное, сможем кое-что сделать. Не надо… — Он оборвал фразу. — Мы все уладим, — сказал он.
— С помощью других сделок? — спросила она.
— Чего-то в этом роде, — пробормотал он.
— У меня такое странное чувство, — сказала она тонким, пронзительным голосом, который еще и подрагивал. — Я сама допустила оплошность, решив вести дела таким образом. Тебя я не виню.
— О вине и речи нет, — сказал он.
— Верно, — сказала она, стискивая руки. — Я хочу только сказать, что сама допустила промах. Хотела найти кого-нибудь, кто бы мог говорить на этом языке. И получила то, чего хотела, так что и смысла нет на этом задерживаться. — Она стала бродить по гостиной, выравнивая безделушки на каминной полке и перекладывая журналы на кофейном столике. — Это мне в наказание. Мне надо было просто полностью с этим порвать. Продать свою долю Зое.