На то они и выродки
Шрифт:
В самом Варди потери были также меньше возможных — в городке предусмотрительно выстроили бомбоубежища, где укрылись комендант, некоторые офицеры и даже рядовые, которых командиры, не потерявшие присутствия духа, сообразили загнать внутрь. К таким командирам принадлежал, например, Шару, сумевший мгновенно протрезветь. А вот подполковнику Ниххалгу не повезло — попытался он ответный обстрел организовать, но даже не добежал до батарей, был убит осколком посреди главной — и единственной — площади Варди. И никто храбростью его не восхитился, наоборот, говорили потом — это как обдолбаться надо, чтоб в такой момент по открытым местам бегать.
Но самый ад развернулся на станции, куда пришелся основной удар. Ломали целенаправленно и дороги, шоссейную и
Тоху этого не видел и не жалел, что не видел. Достаточно было и того, что пришлось разбираться с последствиями. Пожар продолжался еще пару дней после того, как конфедератские самолеты скрылись. Потушить его не было никакой возможности — водокачку и цистерны с водой разбомбили, единственное, что оставалось сделать, — не допустить, чтоб огонь распространился на Варди и то, что осталось от заградительного вала. То, как вольнопер Тоху работал лопатой, спасая горящий поезд, было детскими играми при нынешних делах. А когда все, что могло гореть, уже выгорело, и он со своей командой вернулся в городок — все грязные, как адские бесы, и столь же злые, голодные и уставшие, — и Тоху ткнулся в местную санчасть, чтоб получить мазь от ожогов, оказалось, что дела обстояли еще хуже, чем он думал.
После налета было много раненых и обгоревших, госпиталя же теперь не существовало. Он погиб с другими станционными постройками — и вместе с ним погибли те, кто находился на лечении, и часть персонала. Бомбежка госпиталя была нарушением всех существовавших довоенных конвенций, но сейчас не было времени думать об этом, а также оплакивать участь веселых милосердных сестриц. Надо было спасать тех, кто выжил. Под временный новый госпиталь отвели один из солдатских бараков — все равно бы место высвободилось за счет погибших. Но помещение — это ладно. Кто будет лечить и чем? Вот в чем вопрос. Об этом узнал Тоху от молодого фельдшера, фамилию которого не знал, да и теперь не запомнил. Фельдшеру и пришлось принять на себя звание гарнизонного врача, и был он не только не в восторге от такого повышения, а попросту не в себе от усталости и злости. Главный госпитальный врач, он же полевой хирург Тамаш, не выжил. Его заместитель был слишком стар и не выдерживал свалившейся работы. Фельдшер успел мобилизовать в качестве санитаров некоторых солдат, которые были в состоянии держаться на ногах. Но особой пользы от этого, по его словам, не было.
— Полкан говорит — лечи! А чем я лечить буду, массаракш твою через колено? Лекарств нету! Бинтов и тех нету, мы простыни из прачечной забрали и на бинты извели, так все равно не хватает…
— Что, совсем не осталось лекарств? — спросил Тоху. Ожоги ныли и свербили, и хотелось хоть немного снять боль.
— Да их и раньше, массаракш, не было! Одни таблетки от поноса, а прочее, что доставляли, Тамаш, мать его, на сторону сбывал! Если бы он, сука, при налете не сдох, его бы сейчас солдаты порвали. У меня ж тут больше сотни человек криком кричат, а анальгетиков — ни хрена!
Тоху как-то раньше не задавался вопросом, откуда в городке берутся наркотики. Теперь это было ясно без всяких вопросов. Но вопрос он все же задал:
— Значит, у Кяку лекарства есть?
— Как не быть! Я уж ходил к нему, запрашивал, а он меня послал — знать, говорит, не знаю ни про какие лекарства, не по моей это части…
Что Кяку выжил после налета, прапорщик не усомнился ни на минуту. Такие всегда выживают. И Тоху был слишком зол сейчас, чтоб ходить по инстанциям и выбивать лекарства с помощью вышестоящих офицеров. Пока он и его солдаты сражались и боролись с огнем, эта жирная скотина пряталась по щелям, а теперь снова выползла на свет. И Тоху выдвинулся с целью выколотить из обнаглевшего хама все, что потребно для раненых. По пути он встретил Шару, и разговор с ним настрой прапорщика усугубил. Логистик только что схлестнулся с квартирмейстером. Военный городок пусть и меньше пострадал от бомбежки, но все-таки часть зданий была либо уничтожена, либо стала непригодна для использования. В том числе и складские здания. Надо было занять бункеры и подвалы, которые сейчас не использовались как жилье или убежища. А таких осталось немного. Шару и Кяку, как и следовало ожидать, не поделили полезные площади, и логистик, хоть и был выше званием, не сумел настоять на своем.
— Эта сволочь! — орал он на всю площадь — Тоху никогда не слышал, чтоб штабс-капитан так орал, причем будучи совершенно трезвым. — Он говорит, что всеми складами ведает он, и только полковник может ему приказывать! Кяку этот хренов со своей шайкой и так все уворованное добро по подвалам попрятал, пока люди под бомбами мерли, а теперь хочет еще на том, что уцелело, ручонки нагреть? Он, сука, башкой думает или жопой? Кому он собирается товар свой сбывать? Крысам в пустыне? Накрылась лавочка — ни поездов, ни машин! Мы тут с голоду сдохнем все, прежде чем дорогу починят!
— Мы, может, и сдохнем, — сквозь зубы отвечал Тоху, — а Кяку на ящиках с консервами будет сидеть, пока дорогу заново не протянут. Ну, может, с полковником поделится. И еще кой с кем.
Поскольку разговаривали они не скрываясь, вокруг начали скапливаться солдаты, которым до предмета разговора еще как было дело. Одни уже прознали про аферу с лекарствами, а большинству было просто нечего жрать.
— Думаешь, досидит? Ну так я тебя порадую — это вряд ли. Конфедераты как пить дать вернутся, с моря ли, по воздуху, один хрен — подкрепления нам сейчас не видать. Так что перебьют нас всех раньше, чем с голодухи перемрем. Одна радость — и Кяку тоже грохнут.
— Ну уж я такой радости дожидаться не собираюсь. Что надо — сами возьмем, верно я говорю?
Солдаты дружно поддержали господина прапорщика, и когда он решительно зашагал к временной резиденции Кяку, потянулись за ним. Тоху не зря повышал голос — поддержка ему сейчас никак не помешала бы. Только вот логистик по пути отстал. Видно, не верил он в способность Тоху добыть лекарства и жратву даже при поддержке рядового состава. Пожары ли, бомбы ли — такие, как Кяку, всегда выкрутятся и останутся в барыше. Ну и полковник, прикрывающий квартирмейстера, никуда со своего поста не делся.
Так же рассуждал и сам Кяку, сидевший в своей временной конторе, обустроенной после налета. Кто-то из каптенармусов уже успел доложить ему о намерениях Тоху, и появление прапорщика в конторе не стало для него неожиданностью. Он нисколько не выглядел напуганным, наоборот, взирал на молодого человека с явным злорадством.
— А валил бы ты отсюда, щенок пандейский, — заявил он в ответ на требования незамедлительно выдать лекарства для госпиталя и консервы для солдат. — Какие такие лекарства? Может, доктор Тамаш кому их и сбывал, так с него и спрашивай, я знать ничего не знаю. И разбазаривать казенные продукты не дам и никому не позволю. И нечего на меня глазенки таращить, видели мы таких и похлеще обламывали. Что я, не знаю, о чем Шару сейчас тявкал? Мол, отрезало нас от большой земли? А Кяку через жадность последний ум потерял? Так Кяку вас всех умнее. Радио-то работает. И господин полковник поддержку с воздуха уже запросил. Нас вертолетами отсюда вскорости всех заберут, а вы и правда подыхайте как хотите. Вам и конфедератских бомб не надо — сами друг дружку перегрызете через пару недель.
Тоху задыхался от ярости. При всей его ненависти к квартирмейстеру то, что тот говорил, было весьма похоже на правду.
А Кяку продолжал:
— Бесись, сопляк, — ничего ты мне сделать не можешь. Кулаки чешутся? Ну, ударь меня — под трибунал пойдешь, прапор, потому как это есть покушение на старшего по званию, по военным временам статья расстрельная. Или, может, серую скотину с площади кликнешь, под арест меня возьмешь? Сам под тем арестом сей же час будешь, потому как господин полковник без меня никуда, а такие, как ты, ему на фиг не нужны. Ну, что, что ты мне сделаешь?