На веки вечные. Дилогия
Шрифт:
– А тебе этого хочется? – удивился барон.
– Все-таки он немец, – ответил Олаф. – И хотелось бы, чтобы он сохранил какое-то достоинство.
– Достоинство, – растянул губы в усмешке барон, обведя глазами окружающие их развалины.
В этот момент мимо них пронесся военный грузовик, в котором американские солдаты что-то отчаянно горланили, и они невольно посмотрели ему вслед.
– Достоинство, – повторил барон. – В нынешнем Нюрнберге это звучит как-то не очень уместно. Даже Ялмар Шахт не выглядит воплощением добродетели. Но ему-то есть на что надеяться. А что касается Геринга… Думаю, этот советский
– Швырнем им ту самую дохлую кошку, о которой вы говорили?
– Да, ту самую… И посмотрим, что они с ней будут делать?
Вечером Руденко прямо в том же кителе, в котором выступал на процессе, заснул в кресле, не прикоснувшись к ужину. На коленях у него дремал кот. Мария Федоровна, поглядев на него с жалостью, на цыпочках ушла на кухню, где Гросман лакомился пирогами.
– Устал, – вздохнула Мария Федоровна. – Ладно, пусть вздремнет, сапоги потом снимем.
– Ох, товарищ генерал сегодня этому гаду Герингу навтыкал! – потряс сжатым кулаком Гросман. – Прижал его к стенке, а тому и сказать нечего. Знай наших! Это с американцем можно было дурачиться, а тут нет – шалишь! Геринг туда, сюда, хвостом виляет!.. Это не так, да тут перевод неправильный, да записали не то… А товарищ генерал его как кнутом хлещет – а то, а это?.. Вот тебе! Врешь, гад, не уйдешь!
Мария Федоровна слушала с тихой гордостью за мужа.
«Оправдание финансиста Ялмара Шахта может быть истолковано лишь в том смысле, что нацистские промышленники и финансисты, субсидировавшие нацистскую партию и создавшие экономическую базу, без которой Гитлер был бы бессилен, не разделяют вины за агрессию и преступления против человечества… Подлинный смысл оправдания Шахта становится понятным, если рассматривать его только как часть всей политики США и Англии в отношении Германии».
Глава XI
Верность Нибелунгов
Во Дворец правосудия Ребров на сей раз ехал вместе с Гавриком на машине, которую вел шофер-немец. Когда подъезжали, немец вдруг спросил: – Можно задать господам вопрос?
– Давайте, Вольфганг, – кивнул Гаврик, который уже не раз ездил с этим водителем.
– Скажите, а это правда, что на заседании суда генерал Руденко выхватил пистолет и застрелил Геринга?
Денис и Гаврик переглянулись.
– Неужели господа об этом не слышали? – удивился шофер. – Об этом сегодня говорит весь Нюрнберг.
– Этого не может быть! – смеется Гаврик. – Какие-то дикие сплетни! Вас кто-то разыграл, Вольфганг.
– Все говорят, что это было написано в американской газете. Вообще-то я не имею ничего против. Этот Геринг всегда внушал мне отвращение.
– Ты что-нибудь понимаешь? – повернулся Гаврик к Реброву.
Тот только пожал плечами.
Уже во Дворце они отыскали номер американской газеты «Звезды и полосы», а в нем материал, отчеркнутый синим карандашом.
– «Трагическое происшествие в Нюрнбергском суде. Советский обвинитель генерал Руденко стреляет в Германа Геринга… Не выдержав вызывающего и оскорбительного поведения Германа Геринга, Главный советский обвинитель генерал Руденко прямо во время перекрестного допроса выхватил пистолет и выстрелил в бывшего рейсхс-маршала…» Подписи нет, – перевел Ребров. – Пошли-ка в пресс-бар, там, наверняка, все расскажут!
В пресс-баре их встретили хохот и крики.
– Есть английская пословица: «Бойтесь быка спереди, лошадь – сзади, американского корреспондента – со всех сторон!» – провозгласил один из британских журналистов, размахивая газетой. – Я думаю, надо добавить – бойтесь и сверху, и снизу!
Ребров, наконец, отыскал Пегги, скромно стоявшую у барной стойки, и, поймав ее взгляд, укоризненно покачал головой, на что Пегги лишь невинно улыбнулась. Потом она подошла к Реброву вплотную, взяла за руку и, привстав на цыпочки, шепнула на ухо:
– Только не выдавайте меня!
Ребров сделал страшные глаза.
– Пегги, вы – чудовище. Вы не просто наврали, но вы еще и стырили эту идею у Марлен Дитрих!
– Ну и что? Ни от Марлен, ни от вашего генерала не убудет! И вообще вы сами во всем виноваты – надо было рассказать мне что-нибудь интересное! И тогда бы мне не пришлось ничего выдумывать!
Она смотрела на него сияющими, совершенно бесстыжими глазами.
А Руденко, вдоволь и от всего сердца посмеявшийся над дурацкой сенсацией, продолжал допрос заметно сникшего Геринга. Тот теперь постоянно путался между уверениями в своей верности фюреру в духе «клятвы верности Нибелунгов» и желанием снять с себя лично всякую ответственность за конкретные преступления. Как язвительно заметил сидевший неподалеку от него на скамье подсудимых Альберт Шпеер, чуть его припрут, он тут же начинает утверждать, что, мол, плел интриги против Гитлера, что он ни о чем не знал, а если бы и знал, то ни за что на это не согласился… А перед этим хвастал, что он был самым верным палладином фюрера.
– Подсудимый, вы признаете, что в качестве уполномоченного по четырехлетнему плану вы непосредственно руководили подготовкой и разработкой планов экономической эксплуатации всех оккупированных территорий? – начал допрос Руденко.
– Я уже признал, что я несу ответственность за экономику в оккупированных странах.
– Вы выступали на совещании 6 августа 1942 года всех рейхскомиссаров оккупированных областей и представителей военного командования. Я напомню вам некоторые места из этих выступлений.
– Дайте мне, пожалуйста, протокол.
– Пожалуйста. Прошу обратить внимание на страницу 111 стенограммы. Вы говорили следующее: «Вы посланы сюда не за тем, чтобы работать на благо вверенных вам народов…» И дальше: «Раньше это называли разбоем. Победитель имел то, что завоевано. Теперь формы стали гуманнее. Но я намереваюсь грабить и именно эффективно грабить». Вы нашли эту цитату?
– Да, я нашел.
– Это вы сказали?
– Я могу предположить, что я это сказал, – пробормотал Геринг.