На веки вечные. И воздастся вам…
Шрифт:
— Благодарю, — кивнул Геринг. — Буду вам очень обязан.
— Скажите, рейхсмаршал, сейчас вы не жалеете о том, что ради удовлетворения имперских амбиций, Германия развязала столько агрессивных, завоевательных войн? — перешел к серьезному разговору Гилберт.
— Не смешите меня. Америка, Англия, Франция и Россия всегда делали то же самое ради удовлетворения своих имперских амбиций. Сильные государства всегда ведут себя так. Но поскольку мы проиграли, то действия Германии теперь квалифицируются как преступления. Вот и все. Посмотрим, как поведет себя Америка теперь, когда ей очень многое дозволено…
— Неужели вы, готовя войну, не придавали никакого значения тому, что в ней погибнут миллионы людей? В том числе и немцев — молодых, сильных, полных жизни?
— Война есть война. Конечно, люди не хотят войны. С какой стати какой-нибудь свинопас или слесарь захочет рисковать своей жизнью, когда лучшее, что он может получить в результате войны — это вернуться обратно на свою ферму или завод одним куском?
— Куском?
— Я хочу сказать целым — с руками и ногами, а не без них. Естественно, простые люди не хотят войны ни в России, ни в Англии, ни в Америке, ни в Германии. Но, в конце концов, политику определяют не они, а лидеры стран. Они ведут. Кстати, это всегда просто сделать — потащить за собой людей. И не важно демократия в стране, диктатура или парламент.
— Но при демократии люди имеют некоторое влияние на происходящее через избранных представителей. В США, например, только Конгресс может объявить войну.
— Неважно, есть у людей право голоса или нет. Их, этих людей, всегда можно склонить к мнению лидеров. Это очень просто делается. Все, что нужно, — это сказать им, что на них напали, и обвинить пацифистов в непатриотизме. Сказать, что они подвергают страну опасности. Это работает одинаково в любой стране.
— Вы не слишком высокого мнения о людях. И о немцах тоже.
— Они все одинаковы, — высокомерно отмахнулся Геринг.
— Но Гитлер объявил немцев высшей расой.
Геринг пожал плечами и скорчил презрительную физиономию.
— Люди верят, когда им говорят приятное.
— Но Гитлеру вы не возражали…
— А кто ему возражал? Запад? Когда мы делили Чехословакию, французы и англичане просто одобряли то, что говорил Гитлер. Никаких возражений. Я был просто поражен тем, как легко можно решить судьбу целой страны… Гитлер требовал, а в ответ — ни писка. Мы получили все, что хотели. Получили вот так! — Геринг с удовольствием щелкнул пальцами.
Было видно, что он словно вернулся в то время и вновь чувствует себя победителем, у ног которого лежит весь мир.
— Чехов тогда даже не спросили ни о чем. Просто сказали им, дожидавшимся за дверью, что они теперь, по сути, принадлежат Германии. Черт, я тогда даже подумал: а может, это самое Копье Судьбы, с которым носится Гитлер, действительно работает?.. Ведь все происходило как в сказке, было похоже на чудо.
— А как вы смотрите на это сейчас? Когда вы все проиграли?
— Точно так же. Англичане и французы тогда больше всего боялись войны. Им страшно не хотелось воевать. Им очень нравилось жить своей буржуазной жизнью. Они были моральными пораженцами. Им хотелось жить и пить вино, а не сражаться! А еще они все время ждали, когда же мы, наконец, двинемся на русских и потопим друг друга в крови. Вот таков был их гуманизм — пусть льется чужая кровь.
— У вас всегда были такие планы — напасть на русских?
Геринг поерзал на топчане, устраиваясь поудобнее.
— Было понятно, что столкновение с русскими неизбежно. Но мы не собирались действовать по указке Запада. У нас была своя последовательность и свои планы… Мы руководствовались интересами Германии, а не хитроумными расчетами этих жалких и трусливых импотентов. Мы были тогда живыми, из нас била энергия, а они были истощенными и вялыми сибаритами…
В развалившемся на тюремном топчане Геринге уже снова был ясно виден тот самодовольный, наглый, надменный тип, к которому привык весь мир до краха рейха.
— То есть тогда, после подписания Англией и Францией пакта в Мюнхене, вы восприняли это как их прямое согласие на расширение границ Германии на восток за счет России? — уточнил Гилберт.
— Разумеется! А как это еще можно было воспринять? — Геринг уставился на Гилберта. — Англичане всем сердцем желали, чтобы мы начали войну с Россией. И как можно раньше… Их замыслы читались как в раскрытой книге.
Гилберт встал.
— Мне пора. О письмах от вашей семьи я поговорю с начальством. С Рождеством и Новым годом, рейхсмаршал!
— Хотите сказать — с последним Новым годом, — зло блеснул глазами Геринг.
— Это зависит не от меня.
Гилберт уже подошел к двери, когда Геринг его окликнул.
— Доктор!
— Да.
— Смотрите.
Геринг вытянул вперед руку практически в фашистском приветствии, но кулак его был сжат.
— Вы видите, рука не дрожит. Она еще достаточно сильна. Пусть ваши обвинители знают это. Я готов к битве. К настоящей битве.
Идя по коридору доктор Гилберт подумал, что надо как-то усилить моральное давление на Геринга. Например, изолировать его во время обедов и ужинов, для чего пересадить за отдельный стол, чтобы он не мог разговаривать с другими заключенными и чтобы у него не было возможности раздавать им свои указания.
«Однажды к нам пришел американский шеф-фотограф и сказал, что если у нас есть при себе вспышки, то мы можем пройти с ним. Нас привели в помещение, примерно 40 квадратных метров. У стены стояли столы, света не было. За каждым столом сидело по четыре человека. За одним — Геринг, Розенберг, адмирал Денитц и фон Ширах. За ближайшим ко мне столом Кейтель сидел вместе Йодлем. Я поснимал их со вспышкой. Кейтель закрыл лицо рукой. Затем я подошел к столу с Герингом.
Пока снимали другие фотографы — американцы и французы — он ничего не говорил. Но как только увидел мою русскую форму, то начал кричать: «Что такое, уже нельзя спокойно поесть!»
Тут подошел американский лейтенант и спросил: "В чем дело? Почему Геринг орет?" Понятия не имею, говорю, я хотел всего лишь сфотографировать их. Лейтенант подошел к Герингу и сказал, чтобы он прекратил орать. Но тот не унимался. Тогда лейтенант поднял дубинку и слегка дал ею Герингу по затылку. После этого стало тихо».
Глава XIV
Не надо длить муку
Заседания трибунала возобновились 2 января 1946 года. Уже на следующий день начались допросы обвиняемых и свидетелей. Перед трибуналом предстал «свидетель» Отто Олендорф, обер-группенфюрер СС.
Этот человек словно сошел с плакатов, воспевавших образчики «истинно германской красоты». Он производил впечатление человека думающего и интеллигентного, обладающего незаурядными способностями, имел высшее образование, причем окончил университет сразу по двум факультетам — права и экономики. Карьера его была фантастической — в 34 года он стал начальником III департамента службы безопасности рейха и получил чин генерала СС. Правда, войну Олендорф закончил в другом ведомстве — не поладив с заместителем Гиммлера Эрнстом Кальтенбруннером, он перешел в Министерство экономики на должность эксперта по вопросам внешней торговли. Его обожали женщины. Письма и открытки от них он получал и в тюремной камере. Но именно этот человек, как спокойно рассказал он сам, лично руководил уничтожением десятков тысяч людей на оккупированных территориях и восточном фронте. «Неполноценное население», как выразился Олендорф, подлежало «ликвидации» — людей расстреливали айнзатцгруппы, травили газомв специальных фургонах, сжигали целыми деревнями…