На вершине мира

Бронтман Лазарь Константинович

Работа на станции не затихает ни на минуту. Наши бортмеханики ведут большую и искреннюю дружбу с зимовщиками. Они помогают четверке всеми своими знаниями, опытом, сноровкой. Горелки керосиновой кухни Папанина прогорели. Обеспокоенный, он кликнул клич, на который немедленно сбежались все старшие механики самолетов. Маститые профессора технического дела внимательно осмотрели разрушения, произведенные огнем, и начали совещаться.

–  Дай мне, - сказал Константин Николаевич Сугробов и унес кухню в свой самолет. Из чего он варил новые горелки неизвестно, но они работали превосходно.

Сегодня Сугробов и Гинкин весь день возились в снежной рубке Кренкеля, разбирая и налаживая

аварийный бензиновый двигатель, неудачно собранный на одном из московских заводов. Они по-своему переделали схему зажигания. Из рубки доносился прерывистый стрекот мотора, валил густой дым и бензиновый чад. Но вот дыма стало меньше, чад исчез, и слышен только ровный стук мотора. Мастера сделали свое дело.

Вечером мы решили перед сном прогуляться. Пошли к одной трещине, затем к другой. Как здесь чарующе красиво! Кристально чистый снег блестит миллиардами искр. Безбрежный [150] простор и безбрежное голубое небо. На девственном покрове снега выделяются четкие следы лыж, экзотические цвета палаток, крылья ветряка, строгие контуры могучих самолетов. Наденешь очки - и небо немедленно становится густо-зеленым, а все кругом приобретает вид и цвет феерический. И всюду, куда ни кинешь взор, - даль, дикость, первобытие. Идешь и знаешь, что впервые человеческая нога оставляет след на этом белом покрове. Вот она вечность!

1 июня - седьмой день на полюсе

Сегодня зимовщики раскрыли очередной продуктовый ящик и обнаружили там чудесный торт весом в 40 килограммов. Сверху лежала трогательная записка: «Будьте бодры, здоровы, веселы! Фабрика детского питания». У ящика столпилось все население полюса. Папанин отрезал огромным ножом миниатюрные кусочки и давал каждому пробовать, откровенно и весьма наглядно вздыхая от обилия дегустаторов. Кое-кто пытался встать второй раз в очередь к чудесному ящику, но зоркий Кренкель немедленно уличал провинившихся и с позором отгонял от палатки.

День серый, над льдиной туман, низкие облака, дует слабенький ветер. Сравнительно тепло, и мы ходим без шуб в одних меховых рубашках. Вообще к меховой одежде мы привыкли, и Володя Гутовский сегодня с ужасом впервые заметил, что он «запросто ходит в четырех штанах»: двух шерстяных, кожаных и меховых. Многие сменили меховые сапоги на кожаные - они не так быстро промокают, а если холодно, то можно обежать несколько раз вокруг самолета - и тепло на час обеспечено. [151]

Днем к нам пришел шеф-повар самолета Алексеева корреспондент «Известий» Виленский. Совершенно безразличным тоном он осведомлялся о нашем меню за последние дни, сопоставляя его с меню «Метрополя» и «Националя». У нас кончались сухари первой банки, а открывать вторую не хотелось. На самолете Алексеева, по нашим сведениям, сухарей было много. Юра Орлов издалека повел контрнаступление.

–  Володя, - сказал он как бы к слову.
– Достань, пожалуйста, к обеду пикулей из крыла.

–  А у вас пикули есть?
– оживился Виленский.

–  Имеются, - вяло ответил Орлов.
– А что?

Виленский решил говорить напрямую.

–  Меняю на сухари,-торопливо сказал он.
– Сколько хотите? Каких?

–  Давай, - быстро согласился Гутовский.
– Три пачки за банку. Черных - они питательные.

–  Нет, дорого.

Гутовский лениво повернулся и зашагал к выходу. Лицо его стало скучным и равнодушным.

–  Как хочешь, - вскользь обронил он.
– Поищи дешевле.

Через час, посоветовавшись со своим экипажем, Виленский принес три пачки черных сухарей.

С каждым днем ширится объем научных работ экспедиции.

Федоров сегодня закончил монтаж палатки и приборов для гравитационных наблюдений и вечером засел за определение силы земного притяжения на полюсе. Аппарат его вызывает всеобщее восхищение. Он учитывает кусочки времени, равные одной десятимиллионной доле секунды. Но чтобы определить силу тяжести, Федорову придется провести у этого [152] прибора, наблюдая за качающимся маятником, сутки.

–  А глубину когда будете мерить?
– заинтересовался Ритсланд.
– Может быть, тут спать опасно, глубоко?
– пошутил он.

–  Спите спокойно, - успокоил его Ширшов.
– Здесь не больше четырех километров (Петр Петрович ошибся: глубина при промере оказалось 4290 метров). Точно промерим, как только прилетит Мазурук. У него лебедка.

Мазурук сообщал, что строительство его аэродрома заканчивается. Снесено шестьдесят семь ропаков, некоторые из них достигали высоты четырех-пяти метров. Козлов, Шекуров и Тимофеев рубили ропаки топорами. Последние двое суток товарищи уничтожали центральный ропак - сейчас добрались до его основания. Командиры кораблей, вместе со Шмидтом, тревожно подсчитывают запасы бензина эскадры. Результат один: всем долететь до острова Рудольфа не удастся. Слишком много горючего ушло на полеты в районе полюса. Одну машину придется, видимо, посадить на пути к острову Рудольфа и затем доставить ей бензин.

Вечером Федоров рассказал результаты магнитных и метеорологических наблюдений на полюсе. На 70-м меридиане магнитная стрелка отклонялась от истинного направления на север на 110 градусов к западу. Горизонтальная составляющая - в пять раз меньше, чем в Москве, и, примерно, такая же, как в районе мыса Челюскин. Преобладающие ветра дуют с севера, северо-запада и запада. Южных ветров до сих пор не было.

Шмидт, жертвуя ночами, разработал математические методы определения направления и скорости дрейфа льдов. Уединившись со Спириным [153] и Федоровым, он попросил их подвергнуть свои вычисления строжайшей критике. Товарищи сделали все, что могли, пытались - в интересах истины - опровергнуть сложные вычисления академика, вносили поправки на ветер, приливно-отливные течения, климатические условия, но через несколько часов Шмидт вышел из палатки веселым: теория оказалась несокрушимой.

2 июня - восьмой день на полюсе

Пуржит. Низкая облачность. Туман. Но тепло, термометр поднялся до 0. И это полюс?

–  Прямо хоть в Антарктику за холодом отправляйся, - пошутил Шевелев.

Утром с мрачного неба сыпалась ледяная крупа. Плоскости самолета теплы, крупа растаяла, по желобам металла побежали ручьи. Стенки палаток промокли, спальные мешки стали влажными. На полюсе сразу сделалось неуютно. Сушиться негде, все ходили скучные, угрюмые. Днем ударил небольшой мороз, и крылья машин немедленно обледенели. В продолжение нескольких часов мы ползали по плоскостям, отдирая стамесками и зубилами ледяную корку.

Федоров сегодня обошел на лыжах всю льдину. Кругом трещины; мы на острове. Его размеры - два с половиной километра на полтора. Прочность льдины ни у кого не вызывает сомнений. Ей не страшно даже очень сильное сжатие льдов. Торосы, нагроможденные по краям поля, являются своеобразной броней, защищающей лагерь от всяких неприятностей. Толщина льдины столь велика, что Папанин беспечно заявил: «Ее можно перенести даже в Черное море, она и там не растает». Однако, промолвив эти слова, он вместе с Кренкелем отправился на [154] лыжах куда-то на север и, вернувшись через несколько часов, удовлетворенно заявил: