На вершине мира
Шрифт:
– Погода улучшилась. Через два часа моторы будут готовы. Когда вылетим, сообщим.
Зашумели лампы Семь человек возились возле моторов, готовя их к последнему перелету. Ровно через два часа Жуков снова связался с лагерем.
– Давайте пеленг! Вылетаем.
Самолет легко тронулся с места. Плавно обойдя вокруг площадки, он повернулся против ветра. Полный газ! Машина понеслась, подпрыгивая на снежных буграх и ледяных пригорках. Стрелка указателя скорости отмечает километры в час: 60, 70, 80. Мало! Нужно 100 километров в час, чтобы машина оторвалась. Газ выключен, но было уже поздно, нам казалось, что ропаки еще далеко, а в действительности они были совсем близко. Резко взлетев вверх, самолет перескочил через ледяную гору и всей своей тяжестью в полторы тысячи пудов обрушился на снег. Инерция не была потеряна,
В ход пошли лопата, кирка, пешня и саперная лопатка. Шмандин и Гинкин остервенело рубили ропаки и разбрасывали по сторонам голубые куски льда. Сугробов отрубил кусок доски и расщепил ее на палочки. Я разрезал чехол. Так появилось на свет первое оборудование нашего аэродрома - восемь флажков. Мы поставили их в 60-80 метрах друг от друга. Вдоль них надо было взлетать. Между седьмым и восьмым флажками Алексеев должен был выключить газ, если бы машина не оторвалась. Впереди были ропаки. Машина зарулила, обошла группу ропаков. Крылья мешали смотреть сквозь маленькое окошко вперед. Я считал флажки. Третий, четвертый, пятый, шестой. Самолет бежал, набирая скорость. Седьмой. Надо выключать газ. Неужели Алексеев забыл? Но над восьмым флажком мы уже летели. Алексеев чувствовал, что еще 30-40 метров - и машина оторвется. Поэтому он рискнул и не убрал газ на восьмом флажке. А через 23 минуты мы прилетели в лагерь…»
Разговоры и рассказы прервал Папанин. Подойдя к Алексееву, он деловито осведомился, что где лежит, и принялся за разгрузку. Имущество станции все увеличивалось и увеличивалось. На льдине росли новые горы продуктов, горючего, снаряжения. Папанин ходил с книжечкой вокруг всех самолетов, описывал груз, как бы проверяя наличие товара. Не откладывая дела в долгий ящик, зимовщики начали сборку своей палатки. Они свинтили вместе алюминиевые трубы, перетянули их шелковыми лентами, выложили фанерный пол, или, [136] по выражению Папанина, половичок. Он все любит называть уменьшительными именами. Окончив трудовой день, мы легли спать. В лагере царит мертвая тишина. Незаходящее полуночное солнце заливает ровным светом громадную льдину. Снег искрится и переливается тысячами огней. Все спят. Тишина нарушается только шумом передатчика: радисты ищут Мазурука.
28 мая - третий день на полюсе
Мы потеряли всякое представление о времени. Весь день светло, в любой час солнце стоит на одинаковой высоте, нет ни севера, ни запада, ни востока. Всюду, во все стороны, во всех направлениях - юг. Часто, проснувшись, недоумеваем: что сейчас четыре часа дня или утра? Наши вопросы разрешает Федоров. У него в палатке висит хронометр с двадцатичетырехчасовым циферблатом. Мы бегаем к нему определять время суток.
Сегодня зимовщики закончили, наконец, сборку своей палатки. Мы называем ее «Домом правительства». По сравнению с нашими палатками - у них дворец, высокий, просторный и, пожалуй, даже красивый. Там установлены настоящие койки, имеется настоящий стол, стулья. На стене висит портрет Сталина. Пол покрыт резиновыми матрацами и тройным слоем оленьих шкур. Решив зажить культурно, зимовщики пристраивают к палатке снежную кухню. «Дом правительства» воздвигнут в центре льдины. Вокруг расположились остальные двенадцать зданий поселка. Первой стоит палатка, в которой живет Шмидт с командирами. Компактной кучкой разбиты палаточные склады и мастерские, группирующиеся вокруг снежной радиостанции [137] Кренкеля. Остальные палатки установлены под крыльями самолетов. Василий Сергеевич и Шевелев сначала поселились было вблизи центра. Но затем им показалось нецелесообразным по нескольку раз в день пересекать все поле, ибо каждый экипаж кормился в своем самолете. Тогда Молоков и Шевелев вытащили запасную палатку из крыла машины и разбили ее под крылом нашего корабля. В ней поселились, кроме них, Ритсланд и я.
Днем свежий ветер принес пургу и леденящую крупу. Все спрятались в самолеты. Каждый корабль
– Очень я разочаровался во время этого полета, - с напускной печалью заявил Фрутецкий.
– Оси земного шара, оказывается, не существует. Так он и соскочить может!
Общий смех.
По всем самолетам идет «аврал»: ищут книг. Их чрезвычайно мало. На острове Рудольфа мы безжалостно выкидывали все, кроме груза будущей станции. Молоков обнаружил у себя «Обрыв» Гончарова, преподнесенный пионерами и октябрятами одной московской школы. Немедленно образовалась очередь желающих читать эту книгу в то время, когда Василий Сергеевич уснет. Он не успел еще сомкнуть глаза, как Бассейн уволок драгоценную добычу в свою палатку. [138]
Вчера вечером Спирин определил новые координаты лагеря. Мы находимся на широте 89 градусов 14 минут и западной долготе 40 градусов. Самолеты все еще по ту сторону полюса, в другом полушарии земли. Теоретически, продвигаясь к югу, мы попадаем в датский сектор. Впрочем, это понятие здесь весьма условно. Тому или иному государству принадлежат только острова и земли его сектора, воды за пределами десятимильной береговой полосы считаются ничьими. Но лед - не вода. И сейчас юристы корпят над всевозможными положениями и законами, уточняя, к чему приравнять лед - к твердой земле или зыбкой воде. Одна из английских газет прислала по радио О. Ю. Шмидту запрос: кому по его мнению, принадлежит полюс? Запрос долго дебатировался в палатках лагеря. Шмидт, смеясь, резюмировал наши споры (не оглашая, однако, своего резюме по радио):
– Англичане говорят, что море принадлежит тому, у кого сильнейший флот. Мы можем сказать, что полюс принадлежит тому, у кого сильнейшая авиация.
29 мая - четвертый день на полюсе
Мы обжились и привыкли к полюсу. У всех сложился твердый режим, у экипажей завелись даже свои традиции.
– Быстро человек осваивается, - говорит Водопьянов, - кажется, век тут живем.
Все занимаются своими делами. Зимовщики безустали благоустраивают станцию и одновременно ведут научные наблюдения. Механики ковыряются в моторах, радуясь каждому пустяковому непорядку, лишь бы не сидеть без [139] дела. Штурманы приводят в идеальное состояние дорожные записи.
По обыкновению, с аппетитом позавтракали. На завтрак - гороховый суп, куриные котлеты, какао. Василий Сергеевич, шутя, советует варить невкусно: меньше будем есть. Зимовщики на нартах развозят все свои вещи по трем базовым кучам: если нечаянная трещина поглотит одну, две останутся.
Диксон сообщил координаты Мазурука, мы с ним до сих пор прямой связи не имеем. Командование решило послать на поиски наш самолет. Молоков с готовностью согласился. Начали собираться. Вместе с нами летит Шевелев и самые «глазастые» во всем отряде.
– Василий Сергеевич, палатки и опальные мешки брать с собой?
– Обязательно! И не забудьте винтовки и патроны. В Арктике летаем!
Взяли на всякий случай еще несколько банок папанинских продуктов, все подогревательные лампы, чехлы, стремянки, лыжи, нарты. Спирин принес Ритсланду последние координаты Мазурука: широта 89 градусов 30 минут, долгота западная - 105 градусов. Быстрый разбег, отрываемся легко. Алеша установил солнечный указатель курса. Машину ведет Молоков. В штурманской рубке - Шевелев и Гинкин, в центре фюзеляжа у окон - я и Гутовский, в кабине механиков - Ивашина и Фрутецкий. Все вооружены биноклями. Лед нестерпимо блестит, глаза ломит от яркого света. Впечатление такое, будто кто-то под веки насыпал песку. В поле бинокля - неисчислимое количество подозрительных точек, пятен и тире. Шевелев бегает от одного к другому, проверяет наблюдения. Внизу тянутся большие поля, размежеванные [140] трещинами. Постепенно лед становится мельче, разводья шире. Это странно. На таком небольшом сравнительно расстоянии столь разная ледовая обстановка. Слева от нас высится стена тумана. Солнце подергивается облаками, и вскоре пилоты переходят с солнечного компаса на гироскопические приборы.