На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
Шрифт:
— Очень много, — заверил я его, — иначе как бы мне удалось выпросить у них хоть немного?
— Ты прав, — признал конвоир. — Если я разрешу тебе и дальше ходить по деревням, ты согласен купить для меня табак?
Когда на следующий день наша партия снова отправилась в лес, он дал мне немного денег и сам проследил, чтобы я смог беспрепятственно скрыться от наблюдения охраны. Я вернулся уже ближе к вечеру и принес ему мешочек с двумя свертками табака. Солдат грелся у огня, а пленные работали в зарослях вокруг. Я показал ему табак, несколько кусочков черствого хлеба, маленький пакет картошки и, чем я особенно гордился, немного лука и чеснока.
— Оставь еду себе, — разрешил конвоир. — И вот еще, возьми,
Так я стал неофициальным агентом по снабжению охранников. Красная армия держала своих солдат в такой суровой узде, по существу запирая их в лагере вместе с пленными, что повсюду, где отношения между охраной и заключенными не были очень напряженными, возникали примеры такого вот странного тайного сговора. Впрочем, такое случалось и там, где охрана относилась к пленным строго. В тот вечер, когда я открыл для себя новый вид деятельности, в моем подвале собрались на «праздник» мои товарищи. Мы все так старательно курили махорку, что вскоре из-за плотного дыма едва могли видеть лица друг друга.
Мы все больше привыкали к этим тайным рейдам по окрестностям. Дисциплина ослабла, но ловили нас редко. Моим частым отлучкам потворствовал всего один охранник, но попадался я редко, поэтому почти не было случаев, чтобы я получал стандартное наказание за это в виде десяти ударов палкой по спине. Краюха хлеба и немного картошки настолько перевешивали страх наказания, что вскоре администрация лагеря сочла его слишком легким. И после этого нас стали наказывать лишением еды на три дня — теперь игра едва ли стоила свеч.
Нужно было срочно искать новые способы прокормиться, и я стал инициатором новой авантюры, а именно кражи картофеля. Поля с остатками картофеля обычно охранялись, но это не останавливало ни пленных немцев, ни местных жителей от воровства. В девять часов вечера, пользуясь относительно свободным режимом (ведь мы жили в лагере при госпитале), двое или трое из нас отправлялись на промысел. С заранее заготовленными мешками мы рыскали по картофельным полям, расположенным на удалении до двух километров, и при удачном дне каждый приносил обратно по тридцать—тридцать пять килограммов картошки, чего хватало на несколько дней.
Иногда удача отворачивалась от нас. Один из моих соседей по бараку, уроженец Гамбурга, оглох из-за плохого обращения, когда еще находился в другом лагере. Он очень переживал из-за своего недостатка, и однажды вечером, когда мы отказались брать его с собой воровать картошку, он заявил, что чуть позже сам выйдет на промысел и добудет картошку только для себя. В тот вечер мы вернулись с хорошим уловом и предложили поделиться с ним едой, но гордость заставила нашего товарища настоять на своем. Я предложил ему отправиться вместе, но он в резкой форме отказался от моей помощи.
К полуночи он все еще не вернулся, не было его на месте и в час ночи. В два часа, как обычно, состоялась поверка, на которой капитану было доложено об отсутствии одного из пленных. В три часа поднялся настоящий переполох. В лагерь прибежала вооруженная винтовкой женщина, которая стала требовать коменданта.
— На поле был кто-то из ваших, — взволнованно сообщила она, — и я застрелила его.
— Вы пытались его как-то предупредить? — спросил кто-то.
— Я кричала ему три раза, — ответила женщина, — но он не обращал на это внимания и продолжал идти на меня. Поэтому я выстрелила. Было слишком темно, чтобы понять, кто это был, русский или немец. Я слышала, как он упал, а потом он долго стонал, но я побоялась подойти к нему, опасаясь ловушки. Когда он затих, я подошла осмотреть тело. Только тогда я поняла, что это был пленный. Он истек кровью. И теперь я пришла, чтобы извиниться за его смерть, хотя он и не имел права ходить туда.
На место происшествия отправились шестеро с носилками, которые вскоре принесли тело нашего товарища в лагерь, где его и похоронили. Было ясно, что тот случай не может остаться безнаказанным. Но пока лагерное начальство приняло новые меры по ужесточению внутреннего распорядка, мы успели еще дважды наведаться на поля. В первый раз нам вообще повезло, и мы не видели там охраны. Во время второго похода мы увидели все ту же женщину, сидящую на посту и наблюдавшую за окрестностями через дыру в стоге сена, где она нашла себе укрытие. Женщина спокойно спала на своем соломенном ложе, оглашая окрестности мерным храпом. Я решил подшутить над сторожем. Мы тихонько вынули затвор из ее ружья, набрали нашу обычную норму картофеля, а потом, перед уходом, положили затвор на некотором расстоянии от женщины, прямо в поле.
Охранники постоянно, впрочем без особого успеха, пытались узнать, где же мы прячем картошку, таинственным образом исчезавшую с поля. Мое собственное хранилище так никто и не нашел: я оборудовал овощной склад там, где никому и в голову не пришло бы устраивать обыск. Свою картошку я высыпал за мертвые тела в морге. Если охране удавалось застать нас за процессом варки картошки, они либо выбрасывали консервные банки, служившие нам посудой, в окно, либо просто затаптывали огонь, а потом то же самое проделывали с картошкой. Иногда, если конвоир был не в настроении, поимка на месте преступления наказывалась несколькими днями заключения в подвале одного из зданий рядом с госпиталем для русских. Но многие охранники пожилого возраста были настроены очень благодушно. Они намеренно отворачивались, увидев костер с варившейся на нем картошкой, не желая подводить нас. Иногда мы могли себе позволить разнообразить свой рацион за счет добычи, на которую мы охотились у русского госпиталя. Правда, такая удача выпадала редко, так как в районе госпитальных корпусов не было жилых построек. Я говорю о кошках и собаках, которых порой нам удавалось выследить и поймать. Мне было жаль бедных животных, к тому же эту еду вряд ли можно было назвать деликатесом, но мы вынуждены были употреблять в пищу все, что давало нам лишние калории.
Во время долгой зимы жизнь в лагере стала очень тяжелой, и я давно попросился бы, чтобы меня вернули в основной лагерь под Смоленском, если бы не подозревал, что там пленным живется еще хуже.
Как только мы немного окрепли, нашей партии приказали освободить барак, где мы жили, и переселиться в пустынное, темное, неотапливаемое помещение прямо над подвалом, где располагался морг. Вернувшись из ежедневного похода в лес за дровами для кухни, мы отдыхали, растянувшись на копнах соломы, и пытались согреться.
Для того чтобы покончить с таким житьем, я при первой же возможности постарался записаться в группу из пяти человек, которых направляли работать в совхоз. До места было чуть больше двадцати километров, и нас отвезли туда на санях, запряженных лошадью. Нас очень хорошо приняли на ферме. Порученная нам работа заключалась в разгребании снега, который замел все вокруг. Нас поселили в удобном домике и хорошо кормили.
Как мы ни пытались растянуть наше пребывание на ферме, через две недели оно закончилось. Когда нас везли обратно через занесенные снегом поля, я ощущал какое-то неприятное чувство внизу желудка, подобно тому что испытывает школьник, которому снова предстоит вернуться на занятия после каникул. И на этот раз это чувство оправдалось. Для меня жизнь в лагере при госпитале стала невыносимой. Режим дня ужесточился, увеличилось количество конвоиров. К тому же наши новые сторожа были, по-видимому, специально отобраны за их злобный, агрессивный характер. Во время первого же моего похода в лес они выбрали меня объектом для своих нападок и устроили показательное избиение.