На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Беккер Ханс

Когда настало время сева, Маша со всей страстью славянской женщины принялась жаловаться на судьбу. Она рыдала, схватив меня за шинель, горестно вопрошая:

— Где мне взять картошку и зерно для посева? У меня нет денег ни гроша. Я не могу пойти работать в колхоз, потому что некому будет присмотреть за моими детьми. Как же нам жить, пока отец, наконец, не вернется домой? Он, конечно, не виноват. Во всех наших бедах виновата эта проклятая война. Мы не выживем, если я не посажу хоть немного ржи и картошки. Но где их взять?

Двое моих товарищей никак не отреагировали на этот взрыв горя, который, конечно, предназначался мне. Наверное, женская интуиция

подсказывала Маше, что у меня доброе сердце. Наконец, она добилась своего: я начал тайком собирать картошку и зерно, которых хватило бы для того, чтобы посадить на двух узеньких полосках земли примерно по пятьдесят метров длиной каждая. Я доставлял картошку в дом совершенно открыто в небольшом ведре, поэтому никому и в голову не могло прийти, что с ней было что-то не так. Зерно я носил сначала в карманах шинели и брюк, а после удачного опыта с доставкой картошки я стал носить в том же ведре и зерно. Для того чтобы обеспечить семенами маленькое хозяйство Маши, мне было достаточно сделать три ходки. В колхозе никто не хватился пропажи, Маша была счастлива. Она благодарила меня за помощь, а я был рад, что ее настроение хоть немного улучшилось.

По вечерам в деревне нас ждало новое развлечение. В соседний дом приходил мужчина с аккордеоном, и там же собиралось все население, чтобы попеть и потанцевать. Это был испытанный способ забыть обо всех неприятностях, все мы искренне веселились, совершенно обходясь без спиртного. Мне нравилось участвовать в русских танцах, но за неимением достаточной практики и гибкости я, наверное, танцевал примерно так же, как многочисленные старики и старухи, которые, не уступая молодому поколению, совершали отчаянные прыжки и повороты под музыку. Подобные события давали нам, пленникам, так необходимое всем нам временное облегчение, заставляя забыть о тяжелой жизни. Ведь мы давно уже успели забыть о том, что значит отдыхать и веселиться в компании женщин и детей.

Но по утрам всем приходилось снова окунаться в реальную жизнь. Мы видели, как те девушки и молодые женщины, что еще вчера вечером были нашими партнершами по танцам, тянули плуг, как тягловые животные (как говорится, спасибо оккупантам. — Ред.). Обливаясь потом, они тянули его за собой, а отец семейства, если только он не был занят на работах в колхозе, руководил ими. Когда я впервые увидел эту дикую картину, то лишь печально покачал головой и побежал искать, кому бы пожаловаться на это. Я нашел председателя колхоза, который стоял невдалеке.

— Что случилось? — спросил он.

— Случилось? — переспросил я. — Случилось то, что я родился в крестьянской семье, но никогда не видел, чтобы людей впрягали в плуг, как волов.

— Ты скоро привыкнешь, — засмеялся председатель. — Когда вернешься домой, тебе самому придется впрягаться в плуг.

Он намекал на лошадей, которых русские реквизировали повсюду в Германии (чтобы хоть частично компенсировать разорение своей земли. — Ред.), в чем позже нам пришлось убедиться на собственном опыте.

Председатель отвечал за то, как жили люди в его колхозе, а мы его интересовали постольку, поскольку были лишь временными работниками. За тем, в каких условиях мы жили в Цибульниках, наблюдал лейтенант-еврей, который был вежливым и добрым человеком. Он следил, чтобы нас не заставляли работать до изнеможения, чтобы нас вовремя и полноценно кормили. Мне довелось хорошо узнать лейтенанта, поскольку все мы трое, проживавшие в доме Маши, часто ездили с ним в соседний совхоз за семенным картофелем для нашего колхоза. Если колхоз является коллективным хозяйством, которое принадлежит всем жителям деревни и где каждый из них должен проработать определенное количество часов, помимо труда на собственном участке, то совхоз представляет собой хозяйство, принадлежащее государству. Там работники трудятся полный рабочий день. Насколько я смог понять, предполагалось, что колхоз является промежуточным звеном на пути в совхоз, но деревенские жители никак не могли смириться даже с этим первым шагом. Им было жалко каждую минуту, которую они могли бы посвятить работе на собственном участке.

На обратном пути из совхоза нам часто удавалось использовать доверчивую натуру нашего лейтенанта. Соблазн был слишком велик, чтобы можно было отказаться от него. Во время последнего дневного рейса, который иногда проходил уже в сумерках, когда на дороге никого не было, а до дома было уже недалеко, нам удавалось сбросить один мешок из кузова машины на дорогу. После разгрузки грузовика, когда нам разрешалось отправиться домой, мы делали небольшой крюк и возвращались с внушительным довеском к тому, чем нас кормили дома. И Маша готовила нам ужин, который мы поедали без малейших зазрений совести.

Однажды утром, когда у нас только что закончился перерыв в работе, мы увидели подъехавший грузовик, из которого вышел офицер в кожаном плаще. Лейтенант построил нас, а вновь прибывший принялся расхаживать перед нами, внимательно разглядывая каждого. В свою очередь, все мы уставились на него и пытались угадать, что нас ждет на этот раз. Из того, как вел себя лейтенант, мы поняли, что этот человек был важным начальником.

Наконец, он повернулся к нам и объявил:

— Мне нужно двадцать человек для работы в моем колхозе, и я сам буду отбирать этих людей.

Было ясно, что главным критерием будет физическое состояние человека. Мне повезло, и я оказался вторым в числе отобранных. Когда перед начальником стояли все двадцать отобранных им людей, он громким голосом объявил:

— Мне не нужны лентяи. Те, кто не хотят ехать со мной, могут остаться. С теми, кто поедет, будут обращаться хорошо, если они будут хорошо трудиться. Хотите поехать со мной на работу?

Он смотрел нам прямо в глаза. Было видно, что наш будущий начальник обладал немалой властью и был настолько уверенным в себе человеком, что ему вовсе не было необходимости демонстрировать свою власть.

— Да, — ответили мы в один голос, невольно поддавшись его обаянию. Мы чувствовали себя достаточно хорошо и здесь, но этот человек излучал доверие.

— Хорошо, — заметил он, как бы признавая нашу сделку. — Вам нужно будет взять с собой личные вещи и матрасы. У меня вас будут хорошо кормить. Я знаю, что, когда немца хорошо кормят, он и работает хорошо.

Я быстро попрощался с Машей, которая вряд ли плакала больше, когда ее мужа увозили в Сибирь, и впрыгнул в грузовик, где уже сидели мои товарищи. Нас отвезли примерно на восемь километров в направлении на Смоленск. Место, куда мы приехали, оказалось хозяйством, принадлежащим НКВД, а человек, который нас отбирал, был его директором и имел звание майора. По прибытии он лично проверил, что всех нас устроили достаточно удобно. Нас поселили в здании бывшей бани, где мы устроили себе кровати из досок. Мы радовались, как дети, приводя в порядок этот домик, расположенный в глубине сада. Всегда приятно, когда к тебе относятся по-человечески. Следующим днем было воскресенье. Нам выдали хлеб, картошку и молоко, и мы приготовили себе еду в немецком армейском котле, что сделало эту пищу особенно вкусной для нас.