На всех парусах
Шрифт:
– Тебе бы этого хотелось? – спросил ее Гвидо и рассмеялся. – Хорошо, обещаю обдумать это на досуге. Хотя вряд ли меня это заинтересует.
– Свинья! – воскликнула Сара и ударила ребром дамского портфельчика по его коленям.
– Меня шокирует твоя откровенность, Сара. Ты низко себя ценишь, должен признать. Публично заигрываешь со мной и предлагаешь себя в качестве залога. – Он вплотную подошел к ней и проговорил, глядя прямо в глаза Сары: – Ты все правильно поняла, только твои друзья тут ни при чем.
Он взял жену за руку и подвел к лифту. Нажал кнопку и через пару секунд
Дверцы закрылись позади Сары. Она подняла голову и тихо ахнула, встретив горящий взгляд черных сосредоточенных глаз.
Гвидо провел кончиками пальцев по ее изящной шее. Сара затаила дыхание.
Лифт остановился, створки распахнулись, и Гвидо повел Сару по коридору. Скользнул электронным ключом в замке, толкнул дверь свободной рукой. Сара перепорхнула порог в его объятьях, после чего дверь его номера глухо затворилась.
Сара крепко обняла Гвидо, но он отстранился.
– Не спеши, – сказал он. – Слишком много лишней одежды.
Он проводил Сару в спальню. Остановился. Последовательно, без суеты снял с себя всю одежду. А когда остался совершенно обнаженным, повернулся к Саре, которая глядела на него в полном изумлении.
– Ну, а теперь чего ты ждешь? – спросил он ее и, не получив ответа, принялся расстегивать на ней жакет и блузку.
Она не чувствовала смущения, но ею вдруг овладела вялость.
Гвидо положил ее на постель и спросил:
– Ты хочешь этого?
– Д-да, – неуверенно произнесла Сара.
– Так хочешь или нет? – сурово уточнил он.
– Да, Гвидо, – ответила она более убежденно. Гвидо помнил ее другой, по-девичьи хрупкой, ведь тогда она была совсем юной. Теперь же он обнимал оформившуюся женщину. Она не была рыхлой или полной, но ее грудь и бедра налились, стали гораздо аппетитнее.
Зато сам Гвидо остался прежним. То, как он ласкал ее, походило на священнодействие. Сара навсегда запомнила их первую близость. Ни с кем другим она бы не смогла почувствовать себя такой желанной. В действиях Гвидо сочетались и трепет и уверенность. Он отдавал себе отчет, каким сокровищем обладает. Это в словесных препирательствах Гвидо мог назвать ее занозой, но когда дело доходило до любовных игр, он был самым настоящим джентльменом.
У Гвидо сердце заходилось, когда он смотрел на нее, касался, целовал. Гладкая загорелая кожа горела под его руками.
Сара отзывалась на каждое его прикосновение. Она была уверена в нем, как в самой себе. И когда он проник в ее плоть, когда их дыхание стало единым, она почувствовала долгожданное освобождение. Никакое вторжение из окружающей их действительности не могло разрушить временную гармонию этого любовного союза.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Войдя в ванную комнату, Гвидо остановился перед большим зеркалом и провел ладонью по щетинистой щеке, с запозданием подумав, что стоило бы побриться до того, как увлекать в постель женщину со столь чувствительной кожей. С другой стороны, толика жесткости никому еще не вредила, с удовлетворением рассудил он. У Сары не должно возникнуть заблуждение относительно того, что они только что проделали. Меньше всего Гвидо хотел начинать роман с той, которая однажды его уже бросила. Теперь он намерен лишь удовлетворять свои желания, и не более того. Нужно только убедиться, все ли Сара поняла правильно…
Вернувшись из ванной в спальню в бодром настроении, Гвидо сурово взглянул на Сару. И лишь спустя минуту он заметил, что она не смотрит на него, как показалось в самом начале, а – кто бы мог подумать! – спит, плотно смежив глаза.
Гвидо подошел ближе и склонился над Сарой. Действительно, она сладко спала, мерно посапывая, тонкие розоватые ноздри ее очаровательного носика еле вздрагивали. Гвидо испытал сильнейшее желание поцеловать Сару в губы, в щеку, в лоб или еще куда, но он вовремя одернул себя.
Он и прежде замечал одну закономерность: во сне лицо его жены теряет свою всегдашнюю неприступность. Она становится похожей на беззащитную девчушку, которую хочется согреть и оградить от всех напастей. Поэтому Гвидо приходилось каждое мгновение этой сладкой пытки напоминать себе, что перед ним та самая вероломная женщина, которая наговорами пыталась расстроить его теплые отношения с родней, не уберегла их ребенка, свалив вину за происшествие на его кузину, и тотчас сбежала, прихватив "с собой четверть миллиона отцовских денег. Следовательно, он имеет дело с подлой и меркантильной ведьмой в обличье прекрасной и неприступной девы.
Чтобы немного отвлечься, Гвидо позвонил в службу обслуживания номеров и заказал кофе, затем открыл свой верный ноутбук и забарабанил по клавиатуре, одновременно используя мышь. Дольше десяти минут он не выдержал и, нахмурившись, вновь посмотрел на Сару долгим тоскливым взглядом.
Он отметил, что она слегка пошевелилась и дыхание ее становится все менее ровным.
Несколько дней назад, разглядывая свою бывшую жену в бинокль, Гвидо был настроен куда более непримиримо, а когда наблюдал ее поцелуй с Питером, его категоричность в отношении Сары уподобилась скале. Потом же, с удовольствием услышав от Пат и Дэйва о том, что, уйдя от него, она не только окончила университет, но и сделала блестящую карьеру, его безапелляционность пошатнулась, но в целом устояла. Он лишь почувствовал приступ гордости за свою косвенную причастность к успехам бывшей жены. Гвидо порадовался, как может радоваться вдумчивый финансист, узнав, что кто-то с пользой потратил деньги. В данном случае, деньги его отца, судьба коих не оставляла его в покое все десять лет. Теперь же он знал, что Сара распорядилась ими разумно, приложив к этому трудолюбие и волю, а это, безусловно, заслуживало уважения.
Если бы Гвидо Барбери был совершенно честен с самим собой, то понял бы, что его тревожит отнюдь не судьба четверти миллиона в английских фунтах, поскольку на мелькавших после ухода Сары женщин он тратил куда более внушительные суммы, не задумываясь над обоснованностью подобных расходов. Его волновала судьба самой Сары, то, как она сможет распорядиться своей жизнью, умом, красотой, шармом, всем тем, что выделяет ее из бесчисленного множества привлекательных особ женского пола, о судьбах которых Гвидо не считал нужным задумываться сколько-нибудь глубоко.