На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии
Шрифт:
Сенатская площадь. Фото 1870-х гг.
Осенью 1820 года в Петербурге появился неизвестный чудак, который и в хорошую погоду, и в дождь, и в ветер с утра до сумерек неустанно бродил вокруг памятника Петру Великому и что-то бормотал, взмахивая руками. Вскоре в городе уже все говорили о нем. Обратил на него внимание и государь. «Что это за человек?» — сказал он обер-полицмейстеру. — «Ежели безумный, надо убрать. Узнай». Чудака взяли в квартальную часть. Он оказался разоренным тяжбой дворянином-помещиком. Больше от него добиться ничего было нельзя. Относительно же своего странного поведения он заявил, что только одному царю он может сообщить это. «Приведи его ко мне, когда я буду на разводе», — сказал государь. Развод кончился. Обер-полицмейстер
Благодаря счастливой архитектурной находке — объединить два самостоятельных ведомства одной аркой — в Петербурге родился блестящий каламбур, характеризующий деятельность всего государственного аппарата, сразу же облетевший обе столицы: «Сенат и Синод живут подАрками».
Известно, что преобразования, начатые Петром I, коснулись не только всех сторон деятельности государства, но и частной жизни самого человека, включая даже одежду и внешний вид. Принудительно укорачивались на европейский лад не только длиннополые кафтаны, но изменялись и лица русских людей. Под угрозой наказания царь приказывал резать бороды, на Руси бывшие обязательным атрибутом православного человека. За ношение бороды вводился штраф, сумма которого чаще всего была непосильной для простых мужиков. В фольклоре сохранились поговорки того времени. И хотя с одной стороны говорили, что «Борода — лишняя тягота», а с другой — «Без рубля бороды не отрастишь», но была третья, самая непримиримая сторона, представители которой — раскольники — на дыбе могли крикнуть в лицо палачу: «Режь наши головы, не тронь наши бороды». Нельзя забывать и то, что издревле на Руси растительность на лице считалась приметой мужской возрастной зрелости, проще говоря, вторым признаком пола, и лишиться ее было еще и совестно, тем более мужикам, которые редко порывали свои связи с деревней. Показаться перед односельчанами с голым лицом было еще обиднее, чем прилюдно быть выпоротым.
Вот почему, несмотря на то, что в народе говорилось: «Борода в честь, а усы и у кошки есть», оставленное гвардейцам право носить усы так высоко ценилось и так ревниво оберегалось его обладателями. Фольклор может поведать о случаях, когда нарушение этого незыблемого правила приводило к трагическим последствиям. Достаточно вспомнить смерть архитектора Огюста Монферрана, которому, если верить легенде, во время торжественной церемонии освящения построенного им Исаакиевского собора царь сделал замечание за ношение усов. Видимо, Монферран, будучи человеком сугубо штатским, да еще и приезжим, недостаточно хорошо усвоил российские обычаи. Во всяком случае, он так расстроился, что ушел с церемонии, не дождавшись ее окончания. А на следующий день заболел и вскоре скончался. Говорят, от этого.
Музыкант лейб-гвардии Семеновского полка. 1796–1797 гг.
В Петербурге ношению усов придавался еще и особый, дополнительный смысл, который наиболее остро проявился в диалоге двух столиц — Петербурга и Москвы — о неких преимуществах друг перед другом. Известный знаток русской фразеологии Владимир Даль еще в то время, когда Петербургу исполнилось всего лишь 100 лет, записывает пословицу: «Славна Москва калачами, Петербург — усачами». С тех пор появилось еще два варианта этой пословицы. В них «усачи» заменены на «пиджаки» и «сиги». Но сути это не меняло. И в том, и в другом, и в третьем случае калачи олицетворяли медлительную, тугодумную, старосветскую Москву с ее неторопливыми купеческими чаепитиями, а усачи, пиджаки и сиги напоминали о невском просторе, которому более всего подходили элегантные пиджаки европейского покроя и усы, исключительную привилегию носить которые имели только блистательные императорские гвардейцы. Это о них в Петербурге говорили: «Видно птицу по полету, а гвардейца — по усам». В глазах российского обывателя это свидетельствовало о бесспорном преимуществе Питера перед Москвой.
Такая поговорка сложилась в народе о знаменитом в советские времена привилегированном трикотажном женском ателье высшего разряда, которое существовало в 1960–1970-е годы в старинном доме, перестроенном и приспособленном в 1910 году архитектором Ван дер Гюхтом для
В настоящее время в доме № 12 по Невскому проспекту вновь, как и в прежние времена, работает отделение иностранного банка. Но поговорка сохранилась. Ее довольно охотно употребляют, когда хотят сказать об очень дорогом щедром подарке, позволительном разве что для влюбленного авантюриста.
Категорически непримиримое отношение «вождя всемирного пролетариата» Владимира Ильича Ленина к представителям социальных слоев, мировоззрение которых, мягко выражаясь, не соответствовало его большевистским принципам, поражает воображение. Цитаты из теоретических работ и выступлений Ильича изобилуют такими бесцеремонными уничижительными характеристиками, как «проститутки», по отношению к меньшевикам или «говно» в адрес всей русской интеллигенции. Что говорить об идеологических противниках, если даже во внутренних партийных дискуссиях с товарищами по общей борьбе Ленин не чуждался оценок, граничащих с вульгарным сквернословием. Еще говорят, что широко известное тюремное выражение «редиска», что на уголовном жаргоне означает «плохой, ненадежный человек», появилось исключительно благодаря Ленину. Будто бы так он однажды отозвался о Троцком, характеризуя его как человека неискреннего и двуличного: красного снаружи и белого внутри.
Буржуазия же с ее Февральской революцией, которая, по Ленину, должна была неизбежно перерасти в социалистическую, пользовалась особой ненавистью большевистского вождя. А уж когда вторая революция и в самом деле победила, буржуазия стала врагом по определению. Не требовалось никаких доказательств вины, достаточно было принадлежать к враждебному классу, чтобы быть уничтоженным. Вот почему пословица: «Смотреть, как Ленин на буржуазию» со временем стала выражать подозрение, обвинение и приговор одновременно. Смотреть, как Ленин на буржуазию, можно только на смертельного врага.
Истоки такой ленинской непримиримости и даже жестокости по отношению ко всему, что не касалось главного дела его жизни — революции, таятся в его характере. Сохранилась любопытная и поучительная легенда. Мать Надежды Константиновны Крупской скончалась за границей, когда они, все втроем, жили в Швейцарии. Однажды Крупская, смертельно уставшая от бессонных ночей у постели больной матери, решила ненадолго прилечь отдохнуть и попросила Ленина, что-то писавшего тут же за столом, разбудить ее, если матери потребуется помощь. И ушла в другую комнату. На следующее утро, проснувшись, она к ужасу своему увидела, что мать уже умерла, а Ленин все еще продолжает работать. Надежда Константиновна потребовала объяснений. И услышала в ответ: «Ты просила тебя разбудить, если матери потребуется помощь. Она умерла. Твоя помощь ей не нужна».
Между тем поговорка, вынесенная в заголовок, далеко не единственный факт использования имени Ленина в петербургской фразеологии. Среди подобных примеров можно вспомнить и философское «Сытое брюхо к Ленину глухо» и «Ленин и теперь лживее всех лживых»; ироничное «Все путем и Ленин в кепке»; сравнительное «Я и Ленин» и «Рванулся, точно Ленин в Петроград». Взрывная сила метафоры, заложенной в имени Ильича, не ослабевает до сих пор. «Урок истории» в школе, по утверждению советских школьников, — это знакомство с Лениным, «Ленинские места», согласно словарям русского жаргона, — зад и половые органы; «По ленинским местам» — на уголовном жаргоне удар в область паха, «Запах Ильича» — это и запах политуры, суррогата спирта, и вонь тюремной камеры, а «Невыносимый Ленин» это мумифицированный музейный экспонат, выставленный посреди Красной площади в самом центре Москвы. Какой смысл превалирует в многозначном слове «невыносимый» остается только догадываться.
Преображенский полк был одним из двух первых гвардейских полков, созданных Петром I. Он сформирован в 1690-х годах из так называемой «потешной команды», размещавшейся в подмосковном селе Преображенское. Другая такая «команда» была в селе Семеновском. Это были две знаменитые «Петровские бригады», как их называли в народе. Оба полка — Преображенский и Семеновский — прославились в Северной войне. Согласно легенде, за мужество, проявленное во время битвы под Нарвой, солдатам обоих полков было велено носить красные чулки, в память о том, что они «отражали атаки врага, стоя по колено в крови». А в память о боевых заслугах в битве при Гангуте, где преображенцы находились в составе гребного флота, перед казармами Третьей роты 1-го батальона Преображенского полка, что располагались на берегу Зимней канавки, был установлен катер «Потешный», по преданию, принадлежавший лично Петру Великому.